Как лингвист из Алматы попал на сцены европейских театров

«Актер, задействованный в спектаклях «ARTиШОКа» и «Трансформы», – так себя охарактеризовал герой этого интервью. Антуан Дукравец больше десяти лет работает в театре в разных ипостасях, снимается в кино. В его портфолио переводы пьес и фильмов, попадание в рейтинг Forbes Kazakhstan молодых и перспективных казахстанцев «30 до 30»  и много чего еще. Одним словом, отличный претендент на разговор о культурной среде Казахстана. А заодно об интернациональных семьях, поиске себя и любви к антигероям.

Начну с главного. Антуан, как тебя вообще занесло в актерство? Собирался же диссертацию о языках писать.

– Очень долго шел к осознанию себя актером. Я вырос в семье, где все занимались творчеством, но считали это скорее хобби, чем полноценной работой. Впервые осознал, что мне нравится процесс, уже в десятом классе, когда меня пригласили в школьную постановку играть Есенина. Причем привлекал не только сам выход на сцену, но и репетиции, заучивание и отыгрывание текста. Даже одноклассники, которые раньше не преминули пошутить что-то в духе «вон наш актер идет», после того спектакля подошли и сказали – было круто. 

После школы я уехал учиться во Францию. По первому образованию я лингвист английского языка. Меня всегда интересовали диалекты, но тягу к сцене это не перебивало. Параллельно  учился в театральной мастерской Паскаля Монтевилля. Поступал в театральные вузы Британии, топтал коридоры, по которым ходили Алан Рикман, Лоуренс Оливье и Бенедикт Камбербэтч! (смеется). Но по разным причинам я не попал никуда и в итоге решил сделать передышку, вернуться домой на несколько недель. И за несколько дней до моего отлета назад в Шотландию мне предложили поработать администратором в арт-студии «Образ». Плюс я учился вместе с немецким курсом в академии Жургенова, потому что был знаком с Наташей Дубс (режиссер Республиканского немецкого театра – F), и в итоге попал с ребятами в одну труппу. Одним словом, пара недель на родине растянулась на несколько лет.

Раз уж ты упомянул Францию. Ты вырос в смешанной семье, и это тебе скорее помогло в жизни или наоборот?

– С ранних лет я жил в полуфранцузской и полуказахстанской семье. В такой смеси ты волей-неволей начинаешь барахтаться, иначе воспринимаешь некоторые вещи. Мы жили в еще не до конца ментально отделившемся от СССР Казахстане, но при этом, садясь за стол, сначала пили аперитив, а салат всегда оставляли на конец трапезы. Конечно, повлияло это и на знание языков. Сейчас мне как исследователю было бы любопытно вернуться и посмотреть на свою юность со стороны, потому что меня постоянно перекашивало то в одну сторону, то в другую. Когда я переехал во Францию после школы, понял, что многое там мне нативно близко. Но при этом я везде всегда наполовину: там – не до конца офранцузившийся, здесь – уже не совсем местный.

Но ведь это как раз очень актерская попытка вписаться в обстоятельства, разве нет?

– Иногда мне кажется, что я слишком поздно принял, что актерство – мое. В эту сферу я ведь пришел еще и потому, что был очень стеснительным и хотел научиться общаться с людьми. Я придумал себе образ, надел маску эдакого буффона. Это определенно помогло от излишней скромности, ведь шутил как бы не я, а мое альтер-эго. Но вскоре ко мне начали соответствующе относиться – что, мол, взять с шута? В итоге пришлось от этой маски избавляться.

Какими своими проектами ты особенно гордишься?

– С Сергеем Тейфелем мы основали студию diWel и развили ее до узнаваемого бренда (и взяли с ней Гран-при международного фестиваля «Откровение» в 2014). Считаю это нашим подарком городу: сейчас там есть арт-убежище Bunker, которое выросло из diWel. Очень рад, что в свое время удалось поучаствовать в создании «Трансформы» и стать ее первым худруком. Особенно горжусь некоторыми спектаклями, где я выступал режиссером или продюсером: например, «Re: Обломов» в Темиртауском ТЮЗе или «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Или одна из моих первых работ «Десять тысяч сигарет» с четырьмя женщинами в главных ролях – и это за несколько лет до появления MeeToo! (смеется).

А потом в твоей жизни случился кинематограф (вспоминается Михаил в исторической драме «Балуан Шолак» и Ноа Ларсен в детективе «Я здесь»). Сейчас ты себя позиционируешь скорее актером кино или театра?

– Я не очень люблю это деление, хотя понимаю, что оно есть, как и есть разница в игре. В Казахстане эти два мира, как мне кажется, существуют почти параллельно. Сейчас мне хочется больше реализоваться в кино. Не потому, что мне надоел театр, просто в театре я уже прошел определенный путь. И произошло первичное насыщение, когда хочется уже не чиркать крупными мазками, а заниматься тонкостями. В кино же я еще до конца не погрузился, и мне интересно попробовать то, чего еще не делал.

В кино ты играешь выдуманного персонажа, но должен оставаться в рамках естественности. В театре ты всё равно останешься в рамках условности. Нельзя прийти в театр и сказать – о, я верю в то, что происходит на сцене! Ты же видишь декорации, видишь происходящее за сценой. Всё равно что играть в войнушку во дворе и представлять, что это настоящая война. В кино же в это всё поверить из-за экрана гораздо легче. Вот и хочется сейчас играть не играя.

А твой герой – он кто?

– Меня всегда привлекали антигерои. Если говорить о типаже, который хотелось бы сыграть, то это трикстер, что-то такое «остапбендеровское». Хотя в жизни таких людей я бы не хотел встречать. Но особенно хочется сыграть романтического героя. Почему-то у меня в карьере не было фильмов о взаимоотношениях людей, например, как «Брачная история». Что-то без излишеств и вечно идущего дождя, но томное и чувственное.

А нет ощущения, что ты застрял в амплуа вечного иностранца? 

– Есть. По понятным причинам в локальном кино больше типажей, которым я не соответствую. И проще позвать меня, когда нужно сыграть условного англичанина (например, Джефф в «Нартае», где я должен был говорить по-русски с английским акцентом; или герои в сериалах «Арман» и «Алмасай»). И здорово, что это есть, но, когда ты играешь разные роли одного и того же формата, хочется чего-то большего.

И как от этого избавиться?

– Спроси у Дэниела Редклиффа!

А он, к слову, когда-то играл упомянутого выше Гильденстерна. И у тебя ведь тоже есть опыт работы с европейским театром. Стандартный вопрос, что там есть такого, чего не хватает нашему?

– Мне кажется, нашему театру несколько не хватает вовлеченности команды на всех уровнях. Театру всегда не хватает денег, но в нашем случае это зачастую плохо отражается на технической составляющей. Большая ротация людей в цехах, сложность с заполняемостью этих мест – а они очень важны. Часто туда попадают люди, которым нужна стабильная копейка сверху, но азарта от них ждать не приходится. В Европе же я отмечал, что вся команда одинаково заряжена. Когда технические работники могут выйти на замену декораций в костюмах, а заодно сыграть на гитаре и станцевать. Это выглядит гладко и артистично – пожалуй, чего-то такого не хватает.

В Европе есть еще любопытная вещь. Существуют театры-коммьюнити, которые базируются в каком-то пространстве и работают на своего зрителя. Как пример – если бы у нас был театр, скажем, в Тастаке (район Алматы). И они не ждали бы, что к ним из центра повалит зритель, а отражали действительность Тастака и прислушивались к его жителям. К слову, там когда-то был «Театр соседей», но он, по-моему, закрылся. В целом чем-то похожим сейчас занимается «ARTиШОК», но они это, мне кажется, делают в рамках одного города, но не района.

Но в отечественном театре всё же есть подвижки. Ты на сцене 12 лет, что за это время изменилось в казахстанском театре?

– Мне сложно говорить о других городах, но в Алматы сейчас сосредоточение независимых коллективов. Появилось больше стремления к современным подходам. Выросло новое поколение режиссеров, исполнителей и продюсеров, которые смотрят вширь. Им тесно в классике, поэтому появляется интересный современный театр. Особенно заметно это в казахоязычном сегменте. Государственный русскоязычный же несколько законсервировался, мне в нем не хватает новизны. Я не говорю, что когда всё правильно и академично, то это плохо. Но в таком случае остается старый лояльный зритель, а новый не приходит.

Однако не стоит думать, что любая современная постановка – автоматически хорошо. Много и неудачного материала, но есть стремление это исправлять – и это радует. 

Ты говоришь о большом количестве молодежи. А что делать тем, кто только начал свой актерский путь?

– Ходить на кастинги. Нужно понимать, что это жутчайшая рулетка. Но без этого никак. К тому же казахстанское кино любит молодые лица. Можно участвовать в студенческих проектах. Зачастую они наивны, но это хороший опыт. Многие советуют постоянно записывать визитки, рилсы, хотя мне кажется, что это больше в сторону блогерства. Но это касательно кино, с театром несколько сложнее. Мой совет – держать руку на пульсе коллективов, которые делают сборные солянки. Приходить и прямо предлагать себя. Даже если это будет не сценическая работа, а просто посидеть рядом и повести звук. Если тебя запомнят, то потом гораздо проще будет влиться в коллектив.

Напоследок поделись своим главным актерским и творческим наблюдением?

– Как актер скажу, что в начале пути хорошо поработать с разными режиссерами. Когда ты заканчиваешь учебу, пускай у гениального мастера, у тебя всё равно формируется одно мировоззрение. А поработав с разными людьми, проще понять, что из этого тебе нравится. Когда долгое время работаешь в одном русле, неприятно в какой-то момент понять, что это вообще не твое. Кто-то может вообще из актера захочет переквалифицироваться в звукача. Я очень ценю всех своих режиссеров, но именно их многообразие помогло понять, что мне близко, а что не совсем, и сформировать нынешние игровые навыки.

А если говорить о театре в целом, то ему нужны воздух и деньги – вот так просто. Даже в моноспектакле команда обычно не меньше десяти человек, и их труд должен быть оплачен. А насчет воздуха: когда постоянно душишь театр, заставляешь его делать что-то специально – получается заказной перформанс. Мой ментор и друг – режиссер Кубанычбек Адылов считает, что творчество рождается из божественной сущности. Он трактует так: когда мы создаем спектакль, мы можем только сделать максимально комфортные условия, чтобы эта муза спустилась. Она может и не спуститься. А может спуститься, когда ты не создал условия. И она скажет – ну, извини, брат – и полетит дальше. Бывает ведь, что спектакль сделан ну очень профессионально, но он всё равно пустой. Мне в этих его размышлениях многое откликается. В кино ситуация примерно такая же. Поэтому, когда искусству дают дышать, получается много замечательных вещей.