Художник Рашид Нурекеев: Людям нравится критическое отношение к власти

8781

В столице открылась ретроспектива работ ироничного и непредсказуемого автора

Выставка Рашида Нурекеева «Шүкір, жақсы тұрамыз» проходит в столице сразу в двух локациях: первая часть в Hydra art factory, а вторая - в TSE Art Destination. «Арт-фабрика», как объяснила куратор экспозиции Мадина Сергазина, это здание бывшего музея насосного завода «Целингидромаш», эвакуированного в Казахстан в 1941. Высокие потолки и гипсовая лепнина служат хорошим фоном для работ «советского» периода.

- Это ретроспектива, мы хотели показать наиболее широкий спектр работ Рашида, начали с 80-х и закончили работами, которые он написал на карантине, - рассказала Мадина. - Мы не столько тематически отбирали произведения, сколько хотели показать его эволюцию как художника - что сохранилось, что поменялось в художественной практике. Например, его любимая техника — коллаж, она как была, так и осталась, но раньше он больше экспериментировал с материалом, теперь добавились цвет, форма. Люди, которые ни разу не видели работы Рашида, смогут понять, с чего все начиналось и как это развивалось в течение времени.

На вопрос, почему именно Рашид Нурекеев был выбран для выставки в столице (в Алматы его персональная для персональная выставка прошла в 2018), Мадина ответила:

- Он один из уникальных казахстанских художников в Казахстане из своего поколения. Рашид умеет тонко и иронично преподнести сложные вещи. Не делает резких, плакатных высказываний, но умеет с иронией и сарказмом обличить проблемы, которые есть у нас в обществе. При этом все остается светло и весело. Чувствуется посыл, что надежда есть. Очень часто у нас художники грешат тем, что увлекаются темой постколониальности. Это, безусловно, очень важно, мы должны это изучать, но при этом не должны замыкаться в менталитете жертвы. В мире никому неинтересно, мне кажется, если ты обращаешься с позиции жертвы. А если ты знаешь свои сильные и слабые стороны, стараешься больше развиваться в том, в чем ты силен, тогда ты становишься интересен другим. Нужно уметь делать шаг вперед, к чему-то новому. И Рашид в этом плане очень показателен. Я была рада, что мне предложили курировать эту выставку, мы совпали с ним в этом настроении.

Разговор с Рашидом Нурекеевым шел в его мастерской в бывших казармах на задворках алматинской тюрьмы.

F: Рашид, почему ваша предыдущая выставка названа по-русски «Кости, оливки, самолеты», а нынешняя — по-казахски «Шүкір, жақсы тұрамыз»?

- Ну я других языков не знаю (смеется). На каком языке текст более емкий, тот и применяю, — или казахский, или русский. Хотя на карантине я начал писать по-немецки, мне так показалось, что это больше отражает ситуацию.

«Слава богу, хорошо живем» - это ирония, конечно. Иногда слова или даже шрифт дополняют работу, она требует этого. На многих работах я вписываю текст, это определяет смысл, направление, куда думать. Но я все равно стараюсь оставлять поле для интерпретаций. То есть когда зритель — соавтор.

F: Ваш родной язык — казахский?

- Да, русский я выучил в школе. В нашем райцентре Жосалы Кызылординской области было пять школ: две казахских, две русских и одна смешанная. Я вырос в квартале, где жили русские, немцы, корейцы, много греков. Все они говорили по-казахски, и я не чувствовал того, о чем сейчас говорят, проблем не было - такой был интернациональный квартал. Кстати, Кызылординская область — единственная, где документация и в советское время была на казахском.

F: Вы как-то сказали, что искусство болтливо. Как вы используете слова в работах? Что для вас, художника, слово?

- Само слово или текст с современном искусстве играет огромную роль. Говоря о болтливости, я имел в виду много слов вокруг произведения. В классических работах все ясно и понятно, а сейчас искусство нужно объяснять. Его иногда даже трудно назвать искусством. Может, это уже другой вид человеческой деятельности, но связанный с творчеством. Для него ещё нет названия, это уже не постмодернизм.

Есть такое понятие — метамодернизм, соединение любых стилей и жанров. Можно соединить классику и поп-музыку и слушать. В любой сфере человек может воспринимать все течения, и в этом понимании, мне кажется, сейчас рождается другой человек. Который будет любить и пейзаж, и современный видеоарт, воспринимать их на чувственном уровне, не отторгать.

F: А как бы вы объяснили, какое произведение — искусство, а какое - нет? Есть точный признак?

- Нет, это вечная проблема - когда именно то, что сделал художник, становится искусством? Есть, наверное, критерий, если можно назвать это критерием, — оно должно отвечать духу времени.

Современное искусство работает с любыми материалами, поэтому в классическом понимании это трудно назвать искусством - нет критериев красоты, которые сложились веками. Это что-то новое, оно призвано поменять мир, вывести на другой уровень, и самое главное — подействовать через новые медиа, новые формы. Потому что прежнее искусство потеряло связь с людьми, свою актуальность, ему не хватает силы воздействия на людей.

F: До недавнего времени для журналистов непременным вопросом был — как вы пережили карантин? Но сейчас надежда, что мы это пережили, что скоро всё вернется как было, пропала. Что для вас значит эта перестройка мира, очередная в вашей жизни (если считать «перестройки» в 1985, 1991, 2014)?

- Мне показалась очевидной во время карантина апатичность мира, может быть, даже цинизм. Может, это был мой цинизм. Но апатия у людей есть, и именно это я хотел показать в своих работах. Мне кажется, современный мир — он апатичен.

Локальные проблемы сейчас не отделены от глобальных. Политические, экономические, даже культурные проблемы — по сути везде одинаковы, это некая несвобода, зависимость.

F: Вы политический художник?

- Вряд ли, потому что я стараюсь смотреть на сами процессы в обществе. Чтобы работы были глубже, чем просто политика, не напрямую, чтобы не было карикатуры. Ходишь по грани: шаг в сторону - получится карикатура, в другую — плакат. Надо уловить момент, чтобы работа была не просто критикой, а искусством.

"Чапан", 2019

F: Кто ваш идеальный зритель?

- Для меня это важно, когда зритель — соавтор, когда он мне что-то объясняет. Когда у меня спрашивают о моей работе, я спрашиваю в ответ: о чем вы думаете, глядя на работу? После того как зритель выскажется, я говорю: «Да, вы правы». Это важный момент восприятия. Когда зритель говорит, я с ним соглашаюсь, потому что его образование, культура, восприятие мира — это важнее, чем моя работа. Мне нужно, чтобы была реакция, а то, что я хочу сказать, — не так важно. Я сделал работу — и она живет своей жизнью.

F: Кто ваш покупатель?

- Это редкие люди, я с ними не знаком (смеется). Работы продаются через галереи, тех покупателей, которых я знаю, мало. Люди в основном покупают, объясняя «мне это нравится», независимо от того, какой ты вложил замысел. Они пропускают работу через себя.

F: Вы умеете продавать свои работы?

- Нет, никогда не умел и сейчас не умею. У меня нет этой способности.

F: За последнее время рынок искусства как-то изменился?

- Рынок активно меняется последние лет пять. Люди начали покупать современное искусство, галереи стали работать более целенаправленно, не только продавая работы, но и стремясь развивать современное искусство Казахстана.

F: А чего не хватает рынку — денег или специалистов?

- Рынок современного искусства сложен для понимания. И поэтому даже когда власти оказывают какую-то поддержку, она связана с контролем, возможно, с цензурой — я это допускаю.

F: Расскажите о новой выставке.

- В основном там работы с социальной тематикой. Людям нравится критическое отношение к власти, к народу, к действительности вообще. Большинству, может, нравится «наддиванная» живопись, но такие ко мне не ходят. Современное искусство — это искусство критического отношения к действительности, оно хочет что-то изменить: это не то что цель, а его нутро.

   Если вы обнаружили ошибку или опечатку, выделите фрагмент текста с ошибкой и нажмите CTRL+Enter

Орфографическая ошибка в тексте:

Отмена Отправить