Госдолг и экономический рост: правда и мифы вокруг теории «порога 90% ВВП»

КЕМБРИДЖ — Нелегко быть экономистом центристских взглядов в современном поляризованном мире, зависимом от соцсетей: любую идею тут быстро заталкивают в тот или иной идеологический лагерь. Перефразируя слова, приписываемые Льву Троцкому, экономисты-центристы могут не интересоваться войной, но война интересуется ими.

Приведу в пример мою книгу 2016 года «Проклятие наличных денег», где я исследую прошлое, настоящее и будущее денег. После ее публикации я получил более 20 угроз расправы: некоторые явно от наркоторговцев и владельцев оружия, которых возмутил мой призыв постепенно вывести из обращения банкноты в $100, а другие — от проповедников криптовалют, которые считают мою поддержку госрегулирования преступной изменой.

Довольно странно, но я не воспринял эти угрозы так, как можно было ожидать. Угрожавшие люди могли быть невменяемыми, но как минимум поняли аргументы моей книги и были с ними не согласны, пусть и выразили свои мысли угрозами.

Но этого нельзя сказать о буре возмущения, поднявшейся в 2013 году из-за моей работы с Кармен Рейнхарт. Эта история началась с утверждения трех экономистов из Массачусетского университета в Амхерсте, что наша шестистраничная статья «Рост экономики в эпоху долгов» (написанная для конференции 2010 года) содержит множество «ошибок», которые якобы ввели в заблуждение власти в Европе и США, подтолкнув их к вредной политике жесткой экономии после мирового финансового кризиса. Дальнейшее возмущение породило ложные представления, сохраняющиеся и сегодня.

Обе версии статьи содержали одинаковый общий вывод: в развитых странах периоды с очень высоким уровнем госдолга обычно совпадают с замедлением роста экономики. Этот вывод не означает, что дефицитный бюджет вреден для краткосрочного роста — не больше, чем покупки понравившихся вам вещей в долг делают вас несчастными. Он просто означает, что долгосрочное бремя долга может подавлять будущее процветание.

В нашем анализе страны делились на две группы: с уровнем долга выше 90% ВВП и ниже. Но отметка 90% не была «порогом», после которого темпы роста экономики резко обваливаются. Это разделение просто иллюстрировало идею, что у стран с большим долгом — как у группы — в среднем результаты хуже. Мы уже неоднократно объясняли: достижение долгом отметки 90% ВВП не означает, что темпы роста экономики сразу упадут. У людей, слегка превысивших скорость на дороге или с уровнем холестерина чуть выше рекомендованного, уровень рисков тоже не совершает резкий скачок.

Есть убедительные теоретические аргументы, почему большой долг может тормозить рост. Активные госзаимствования могут вытеснять частные инвестиции, а налоги, собираемые для обслуживания долга, часто создают искажения в экономике. Если долг уже велик, у правительств остается меньше бюджетного пространства для борьбы с кризисами или для инвестиций в инфраструктуру.

Наиболее вредным искажением нашей работы стали утверждения, что мы каким-то образом защищали политику жесткой экономии, хотя ни эта концепция, ни это слово не упоминались в нашей работе. В реальности нашим реальным преступлением было то, что мы предположили возможность выбора между долгом и ростом экономики. Хотя важно стимулировать экономику во время спада, нужно калибровать размеры этого стимулирования, особенно если оно приводит к очень сильному увеличению долга.

Более того, в нашей книге 2009 года «На этот раз всё будет иначе» (написанной до того, как мы занялись темой долгов и роста экономики) говорилось, что финансовые кризисы почти всегда требуют резкого увеличения госдолга. Этот вывод экономические власти во многих странах использовали в качестве аргумента в пользу увеличения стимулов после кризиса 2008 года. Мы писали также, что страны, столкнувшиеся с долговым кризисом, часто прибегают к неортодоксальным решениям, а не полагаются исключительно на традиционные монетарные и бюджетные меры. Я выступал за частичное (в обмен на акции) списание долга американских субстандартных заемщиков, а также стран Южной Европы с высокой задолженностью.

На ранних этапах кризиса 2008 года я даже предлагал центробанкам временно смягчить целевые показатели инфляции в качестве менее болезненного способа уменьшить закредитованность экономики. Эту идею сочли тогда кощунственной, но затем она стала популярна. Все эти идеи и предложения защищают политику жесткой экономии? Или же они содержат более богатое меню политических мер, чем грубое кейнсианство, которое доминирует во многих дискуссиях даже сегодня?

Примечательно, что открытость мышления продемонстрировали даже критики из лагеря сторонников жесткой экономии. И поэтому я полагаю, что, возможно, еще есть надежда на более разумные дискуссии в будущем — хотя это и не гарантировано.