Свой среди чужих. Ермек Турсунов о Герольде Бельгере

28528

28 октября исполняется 80 лет уникальному казахстанскому литератору Герольду Бельгеру, который одинаково талантливо пишет на трёх языках – казахском, русском и немецком. К юбилею писателя готовится к изданию его «Избранное»

 

«Избранное» Бельгера – своеобразный дайджест из его более чем семидесяти книг и дневников за 73 года жизни, которые Герольд Карлович вёл с тех пор, как научился писать. Составитель этой книги – Ермек Турсунов, который называет Гер-ага своим Учителем, казахстанский писатель («Мамлюк») и кинорежиссёр («Келiн», «Шал»). Он же написал предисловие к «Избранному», которое любезно предоставил Forbes.kz для публикации.

Ермек Турсунов.

Вот такая вот, понимаешь, жизнь.

Восемьдесят.

Без двадцати, можно сказать, сто. Весьма. Что тут еще скажешь. Пожалуй, не грех и обернуться. Посмотреть – что там да как?

Несколько лет назад отмечали очередной юбилей Герольда Карловича. Понятное дело, я не мог оставаться в стороне и написал в газету материал под заголовком «Мамбет». Многие тогда возмутились, но Гера-ага не обиделся. Потому что понимал – это не оскорбление. Это, скорее всего, результат. Смею думать – положительный.

Так уж оно сложилось. Немец, сосланный в чужую страну за чужие грехи как потенциальный преступник, в итоге впитал в себя столько казахского, чего не очень-то и найдешь в самих сегодняшних казахах. И вот уже как бы «осень патриарха» на дворе, и вот прогуливается он не спеша у памятника Шокану, наматывает задумчивые круги и совсем по-абайски сетует на нынешнюю жизнь: «Э-э-э, казахи мои, мой бедный народ…»

Странные, знаете, метаморфозы преподносит иногда судьба. Случается, наказание может обернуться наградой.

И все же, как оно так вышло?

Представьте себя маленьким мальчиком. Вам семь лет. Вы живете у берегов могучей Волги, в своем домике, в атмосфере любви и добра, в окружении многочисленной родни. Вас везде ждут дяди, тети, двоюродные братья, сестры, бабушки, дедушки, всех не перечислить. Мангейм, Зихельберг, Солянка, Гнаденфлюр… (деревушки в бывшей немецкой автономии) - это такой большой теплый мир, в котором все тебе рады, чем-то потчуют, пытаются угодить, приласкать, побаловать…

И вдруг все это в одно мгновенье рушится. Вы еще ребенок и не понимаете, что произошло со всеми взрослыми: почему молча плачут в сторонке женщины, отчего стали кучковаться и так много курить мужчины. В приглушенных разговорах слышатся диковинные слова: «криг» (война), шпионы, диверсанты, эвакуация, спецпереселенцы…

И вот в один из таких зябких расхристанных дней обухом по голове открытие: оказывается, вы – немец. И это, оказывается, плохо. И, самое страшное, это уже невозможно исправить.

И далее - как в дурном сне: солдаты, суматошные сборы, офицерские окрики, громыхающий состав, товарный вагон (теплушка), гулкий ветер в щелях. Сквозь решетки в крошечном окне проплывают города и села, станции, разъезды. Потом вдруг проступает долгая голая степь. Ни кустика, ни деревца. Выходить нельзя, не разрешают. По ночам протяжный гудок под бесконечный перестук колес. Впереди – неизвестность. Холодно, муторно, тоскливо.

На седьмой день поезд остановился. Всех высадили на станции Мамлютка (безобидное какое-то, почти детское название, потому, наверное, и запомнилось). Дальше уже - как придется: кто пешком, кто на подводах. Опять все в спешке, в неразберихе. Распихали кого куда.

Чужая земля. Чужие лица. Разруха. Неустроенность. Нищета. Незнакомые люди.

Казахи.

Дальше – некуда. Теперь жить здесь.

Сейчас уже не секрет, что Казахстан в те годы превратился в одну большую тюрьму. Шла война, всем жилось несладко. И все же спецпереселенцам пришлось куда хуже: давил еще и моральный пресс – печать неблагонадежных. Особенно обидно было отцу. Карл Бельгер с юности рос идейным большевиком, преданно верил делу партии, добровольцем вступил в ряды Красной Армии. Верой и правдой служил санинструктором 157-го стрелкового полка Приволжского военного округа… А в ответ - такая вот благодарность.

Небольшой казахский аул на берегу Ишима – Тас откел (Каменный брод). Обустроились, как сумели, в бывшем медпункте: тесно, неуютно, сиро. Ну, а что делать? Она ведь не только из бед и горя состоит, эта жизнь. В ней есть место и маленьким радостям.

Через какое-то время фельдшеру («першил» на местном наречии) удалось раздобыть корову. А корова по тем временам – это богатство. Пусть она и еле держалась на ногах от слабости. С невероятными трудностями отец перевез ее на плоту через реку и прозвал Мартой. Потому что там, в Мангейме, осталась другая Марта. Правда та, прежняя Марта, была куда упитанней и доилась несравнимо щедрее.

Постепенно пообвыклись. Отец почти не бывал дома. Высокий, сухопарый, жилистый, он пешком обходил аулы, что располагались в округе, – лечил людей. Путь неблизкий: попробуй помотайся по степи в зимнюю стужу или в летний зной.

Мать Анна Давыдовна хлопотала по дому: все время что-то латала, варила, шила, стирала, готовила из ничего жидкую еду, кроила, что называется, из голенища сапог. (Светлой памяти своей матери Герольд Карлович посвятил роман «Зов». Не буду пересказывать сюжет, лучше прочтите.)

Возможно, детская психика не столь болезненно воспринимает перемены. Тем более - столь оглушительные. Сталинская паранойя, великое переселение народов, депортация. Все эти вещи ребенок не мог понимать. В его понимании просто началась новая жизнь. Появились новые друзья – тамыры. Да и аул уже через какое-то время стал как бы свой. Как будто так оно и было всегда. Это потом придет осознание великой несправедливости. Необратимого горя. Но это много позже…

В 1944 году Герольд пошел в школу. Естественно – в казахскую. Правда, в ауле имя его никто не мог толком выговорить. Старики прозвали Жел аяк. Потому что Герольд бегал очень прытко, быстрее аульных собак, был тощ и легок. Носился как угорелый. Но однажды летом на всем скаку слетел с коня. Больно ушиб ногу. Затем сильно простыл на рыбалке, схватил коклюш. Долго мучился с кашлем. А потом всё это дало осложнение и переросло в туберкулез тазобедренного сустава…

Далее, чтобы яснее прочувствовать последовавший за всем этим шок, представьте себя мальчишкой, у которого забрали… движение. Хотя о чем я говорю?

Как-то на футболе я сильно травмировал ногу и пару недель проковылял в гипсе. Это было настоящей пыткой. На всю жизнь запомнил. А тут такое…

Герольд передвигался на костылях 28 лет. По весне боли обострялись. В непогоду все тело ныло и ломало. А сколько провалялся в больницах… Не передать всего.

В сорок лет окончательно слег. Пришлось делать резекцию сустава. Операция прошла успешно. Боль отпустила. Но сколько сил ушло на восстановление…

Я почему так подробно останавливаюсь на частностях? О Бельгере и без того много сказано. И в газетах, и в журналах, и диссертации отдельные ему посвящали, литературные исследования проводили, по нему нынче сверяют, если это вообще определимо, такое эфемерное в нашей сегодняшней жизни понятие, как гражданская совесть… Много чего. Те, кто хоть малейшим образом погружен в социокультурное пространство страны, конечно же, слышали о нем. И все-таки, мне думается, что мы его не знаем. А если и знаем, то мало. Односторонне.

Был, например, такой период, когда Герольд Карлович сделался активным общественным и даже государственным деятелем. Заседал в разных комиссиях, советах, правлениях, фондах и прочих комитетах. В какой-то момент он членствовал аж в сорока различных организациях. Состоял депутатом Верховного Совета республики.

Однажды судьба ему улыбнулась своей тонкой и парадоксальной улыбкой: в 1994 году Герольду Карловичу президент страны вручил орден Парасат! Под номером Один!

(Думал ли горемыка-Карл, спецпереселенец, когда эшелон уносил этапом в неведомую страну всю его многочисленную родню, что сын его станет столь уважаемым человеком на чужбине? Слава богу, всё это он успел застать. Карл Фридрихович прожил долгую жизнь. Ушел в 94 года, в Ташкенте, в своей собственной усадьбе.)

И вот тут, казалось бы, надо подбросить дров в топку и не отходить далеко от кассы. Паровоз набрал ход. Далее – уже по накатанной. А Бельгер взял - да и ушел отовсюду. Из всех этих комитетов, правлений, ассамблей и худсоветов. Вовремя понял: «Не моё». И то верно. Главное дело – перо и бумага. А если ещё проще – говорить и делать то, что думаешь. Это ведь такая непростая и редкая штука – говорить то, что думаешь. В каком-то смысле даже вредная.

Вот и ордена перестали давать. Даже медалей, какие у нас тут раздают кому ни попадя, по случаю и без. На госпремию выдвигали несколько раз, да так и прокатили свои же друзья-соратники. А потом и сам отказался подавать документы. Надоело участвовать в этой ярмарке тщеславия. Тем более там давно уже свой междусобойчик. Не пропустят.

И тут Фатерланд вспомнил вдруг блудного сына. На сей раз судьба уже не просто улыбнулась, а рассмеялась нараспев. (Это я к слову о метаморфозах). Посол Германии господин Райнер Шлагетер пригласил в свой офис и лично вручил Бельгеру орден «За заслуги перед Отечеством». Что еще раз подтвердило сакраментальную истину: откровенные мысли ценятся обычно на стороне. У себя же лучше следить за языком да помалкивать, а еще лучше – хлопать в ладошки хором. В оркестре затеряться легче, чем исполнять соло в одиночку. (Похоже, нашим излюбленным местом разговоров снова становится кухня. Не выдавливается раб, хоть убей. Видать, глубоко засел, собака).

Не многие из нас, даже наедине с собой, правдивы до конца. Сидит внутри какой-то цензор. Редактор. Все подправляет как-то, выравнивает, подчищает. Подтирает. Чтобы чище было. Красивше. Комфортнее. Чтобы не дуло. Не сквозило. Чтобы как-то поудобнее что ли. Потеплее...

Дабы научиться говорить то, что думаешь, многое нужно пережить, перестрадать и передумать. Наверное. В конце концов, писательство  – это ведь в сути своей исповедальное занятие. Впрочем, кто только сейчас не пишет! Боже мой, какую только чушь не встретишь нынче в книжных магазинах! Писательский зуд не дает покоя армии витийствующих. Что только не служит темой для сочинения поэмы или даже целого романа! При этом речь вовсе не идет о литературной ценности, важен сам факт издания. Что ж, настали благодатные времена – раздолье графоманам. «Писатели» хотят поведать миру о своих небывалых победах и поражениях, о своих подробностях в личной и общественной жизни, о своих страданиях и преодолениях, о своих достижениях в постели и на трибуне. Издать книгу нынче - всё равно что нашлепать визитки. Одно нередко дополняет другое. Так и идёт, в комплекте: это – собственно я, а это я – обо мне. Не случайно английский критик Уоррен Брабрук однажды воскликнул: «Чем больше сегодня читаешь книг, тем сильнее ощущение, что неграмотные ничего не теряют».

В итоге повальное увлечение бумагомарательством в какой-то мере дискредитировало само дело литератора. Многие не разумеют, что для настоящих творцов писательство - не хобби и не блажь, а образ жизни.

Говорят, когда Толстой умирал на богом забытой железнодорожной станции, он в агонии водил рукой, словно по листу, слева направо (об этом Бельгер пишет в одной из своих книг).

Конечно, Бельгер – не Толстой, но он ведет дневники с семи лет. Потому что, опять же, это – его дело. Его образ жизни. А «говорить то, что думаешь» – это его нравственная позиция. Не путать с гражданской. Гражданская позиция, как и все остальное в человеческом облике, проистекает из образа мышления. Из всего образа жизни, если хотите. Невозможно быть немножко честным, слегка патриотичным, наполовину совестливым. Хотя… как показывает сегодняшняя реальность, такое уродство встречается. И даже набирает силу.

Иногда я думаю, что если бы Бельгер не был писателем, он бы стал священником. Не только потому, что много видел, много страдал. Не потому, что умеет выслушать или же убедительно выступить. Дело в том, что Гера-ага живет жизнью праведника. Не ворует, не прячет, не завидует, не шлёт наветов, не гневается, не ропщет, не желает зла ближнему своему… Он тихо и скромно делает свое дело и живет по совести. Это не значит, что он держит Коран или Библию на столе или пустился на старости лет в поиски бога…

Он всю свою жизнь ищет свою правду. И вроде бы даже нашел. Если уж не саму Истину, то, как минимум, дорогу к ней. И теперь, как никто другой, умеет недоговаривать половину фразы – что свидетельствует о его писательской мудрости. Между прочим, это большое умение, поскольку умных у нас много. У нас мудрых не осталось.

И здесь следует отметить собственно сам писательский стиль Бельгера. Стиль изложения. Его не назовешь высоким. Нет в нем эстетской утонченности. Нет сильных эмоций. И уж не дай бог – криков, воплей, крови и мата. Всё очень ясно. Чётко. Незатейливо. Незамысловато. Без соплей и слез. Предельно просто. Как и сам автор. Помните выражение: прост, как правда? Вот уж действительно - пишет как дышит.

Читая бельгеровские тексты, ловишь себя на мысли, что автор как бы намеренно суховат. Нет никаких излишеств. Никаких искусственных финтифлюшек и узоров. Но надо понимать, что стоит за этой простотой! Именно – простотой, а не простоватостью. Только истинному мастеру под силу выделить какой-либо заурядный случай и в несколько касаний придать ему художественную форму. За этой формой следом проступает правда жизни. У Герольда Карловича это получается без видимых усилий. Это про таких, как Бельгер, в свое время сказал Чехов: «Надо писать просто: о том, как Петр Семенович женился на Марье Ивановне. Вот и всё».

И ещё одна удивительная деталь творческого метода. Бельгер пишет сразу. Набело. Практически без помарок. Так Моцарт писал свои партитуры. Но Бельгер – не Моцарт. И слава богу. Моцарт прожил-то всего ничего – тридцать пять...

О чем ещё сегодня можно говорить в качестве констатации? Наверное, о том, что Бельгер давно и бесспорно стал явлением. Достоянием страны. Если хотите – Нации. И, говоря об этом, я имею в виду не только контекст культуры. Я смотрю на ситуацию шире.

Присутствие Бельгера в нашей с вами жизни ёмко определено известным высказыванием: «Поэт в России  –  больше, чем поэт». Как-то так сложилось, что значение этого человека постепенно стало неоценимым. Фактом своего существования, неспешным и несуетным комментарием прожитого дня. Говоря прямо: пока он жив - жива Надежда. Жива Вера в то, что не всё еще пропало. Не всё ещё продано, и не всё ещё куплено. Не всё ещё протухло и прогнило. Должно оставаться ещё что-то святое в людях. А он – стражник этого слабого огонька. «Шыракшы» по-казахски.

Бельгер - как дозиметр. По нему определяется степень загрязненности среды. Можно ещё тут жить и дышать или пора уже противогазы надевать? И смысл издания данной книжки не только в том, чтобы противопоставить что-то стоящее всеобщей лжи и пошлости, коими насквозь пропитана наша реальность. Важно, что эта книга – голос свободного человека, сосланного когда-то в ссылку. Со временем этот голос окреп и приобрёл индивидуальность. Его отчётливо слышно в общей фальши. И его невозможно ни с кем спутать, поскольку так говорит оригинал. Личность.

И всё же, если бы у меня спросили, какие главные качества характеризуют Бельгера-писателя, я бы отметил терпение и труд. Жизнь испытывала его в основном на терпение. Не всякий бы сдюжил. Далеко не всякий. Мне, например, трудно осознать, как человек, прошедший все круги ада депортации, изматывающей болезни, практически лишённый детства, сумел не озлобиться, не закрыться, перенять чужую культуру, более того, абсолютно органично влиться в неё и щедро обогатить своим активным присутствием. Никто из ныне живущих литераторов не сделал столько для казахской литературы, сколько сделал Бельгер. Это моё личное мнение. Конечно, оно субъективно. Но я действительно не могу назвать человека, который бы перевёл больше Бельгера. Больше и качественнее – что немаловажно. Причём из того, что он перевел на русский и немецкий, есть, конечно, стоящие вещи. Но попадается и откровенная галиматья. Однако это уже вопросы не к нему, а к первоисточнику. Что там говорить, в казахской литературе есть блистательные имена - и есть невероятное количество пустословов. Трудно представить, что со всем этим Бельгер возился всю свою творческую жизнь. И это уже не просто адский труд, но в первую очередь терпение.

Конечно, казахи в жизни Герольда Карловича сыграли решающую роль. Он здесь вырос, пустил корни, был принят и обласкан. И всё же, я считаю, Бельгер – человек недооценённый. Не потому, что он не бежал, когда все рванули, а остался служить казахской культуре. И не потому, что уникален в своем владении тремя языками, на которых одинаково говорит и пишет. И не потому, что он великий труженик: издал более 70 книг, перетолмачил с казахского и немецкого двадцать пять томов, да еще и составил разных книг томов двадцать. Дома ещё в портфеле лежат, дожидаются своей очереди готовые к изданию рукописи семи книг. Недавно вот тоже повезло: в связи с проведением Года Германии в Казахстане собрал и издал десятитомник своих произведений. Ну, а статей различных, рецензий закрытых и открытых «нашкрябал» более двух тысяч…

Все эти достоинства и вся эта непостижимая цифирь, несомненно, украсят любого. Но даже и не об этом я веду речь. Я вот о чём.

Как-то в сердцах я залепил одному печатному изданию наболевшую сентенцию: «Стариков у нас много. Аксакалов не осталось». Так вот, вы знаете, Бельгер – настоящий аксакал. Это ведь очень сложно – уметь красиво стареть. Вы посмотрите: скольких мы потеряли на этом зыбком и коварном переходе! Мало их осталось – настоящих. Тех, кто не продал свою честь за тарелку супа, не променял достоинство за разные блестяшки и побрякушки, не пошёл на сговор со своей совестью. Понятно, времена такие настали. У дьявола в запасе богатый арсенал. Поразительно - многие из тех, кто смог пережить испытание голодом, сломались при испытании сытостью. Сейчас в тренде - холуйская мораль, вывернутые наизнанку понятия, нравственный конформизм. Всё это усугубляется вселенским хаосом, повальным невежеством, падением общечеловеческих устоев. Трудно в такой ситуации сохранять самообладание, чистоту помыслов, не впасть в уныние. В особенности, когда наваливается ощущение безысходности и одиночества. Ушли ведь многие. Ушли близкие и друзья, встречи с которыми согревали душу. Мукагали, Аскар, Калтай, Морис, Оралхан, Кадыр, Туманбай, Жумекен, Саин, Баккожа, Кеншилик, Сакен, Акселеу, Фариза…  Много их, много.

Спасает, опять же, дело. Только в нем подлинные художники находят утешение. В такие моменты я хочу думать, что Герольд - от слова Герой. Ведь герой  –  это не обязательно грудью на дзот. Есть место подвигу и в обычной жизни. Это тоже непросто. Иметь свой Голос, к которому прислушиваются думающие и совестливые люди. Не орать, когда все исходят слюной и топают ногами. Не высовываться, когда устраивают праздничную раздачу слоников. Не бить себя в грудь. Не просить. Не давать. Не брать. Вот такое вот неслышное геройство. И не ныть, пусть уже и два инсульта, и пять инфарктов...

Оно – это израненное, истерзанное сердце – многое повидало. Со многим простилось. Многое пережило. И перебороло. И теперь оно болит. Оно саднит и ноет, это большое и благородное сердце. Но оно умеет работать на пределе своих сил по-немецки, быть несгибаемым и удалым по-русски. И главное, оно умеет понимать и прощать широко, по-казахски. И быть благодарным.

Вот такая вот, понимаешь, жизнь.

   Если вы обнаружили ошибку или опечатку, выделите фрагмент текста с ошибкой и нажмите CTRL+Enter

Орфографическая ошибка в тексте:

Отмена Отправить