Казахстан не откажется от «ресурсного национализма»

Нет человека – нет эпохи?

Кончина Уго Чавеса вызвала бурный резонанс в мире не только из-за яркой личности венесуэльского лидера. Политические и деловые круги оживленно обсуждают это событие во многом по той причине, что оно сулит серьезные перемены в экономике не только одной латиноамериканской страны, но и всего мира. Венесуэла обладает крупнейшими запасами нефти на планете. Впрочем, здесь важнее даже другой фактор – проводимая этим государством политика, которая являет собой воплощение так называемого «ресурсного национализма».

Само это явление разными сторонами рынка оценивается диаметрально противоположно. Покупатели, которые зависят от импорта ресурсов, считают его инструментом давления, сырьевым шантажом, нарушающим рыночные правила игры. Они, собственно говоря, и ввели термин «ресурсный национализм» - как некий обвинительный вердикт.

Для владельцев же природных богатств политика по усилению их позиций выглядит как естественное желание отстоять национальные интересы и восстановить баланс, который явно сместился в сторону добывающих транснациональных корпораций. То есть для добывающих государств речь идет скорее о «ресурсном патриотизме».

Тем не менее, в каком бы политическом или идеологическом цвете ни рассматривали это явление, экономическая суть его сводится вот к чему. Государства, бюджет которых критически зависит от экспорта природных ресурсов, пытаются снизить роль в их добыче и транспортировке зарубежных игроков и, соответственно, усилить собственное присутствие.

Делать это можно разными способами – от прямой смены собственности до опосредованных приемов, включая налоговое и таможенное регулирование. Венесуэла стала самым известным примером первой модели. Как, впрочем, и «ресурсного национализма» в целом. Команданте Чавес, строго говоря, не был первопроходцем, и его нельзя назвать теоретиком-основоположником усиления государственного присутствия в экспортно-сырьевом секторе. Зато он превратил «ресурсный национализм» в идеологию, показав, что при желании возможно все – даже выдавить из нефтяных проектов мировых грандов.

Сейчас аналитики по всему миру гадают: ослабит ли уход Чавеса позиции сторонников «ресурсного национализма» по всему миру настолько, что этот процесс обернется вспять, либо он набрал такую силу, что способен раскручиваться даже без идеологической подпитки?

Национализация по ценам выше рыночных

Стоит такой вопрос, безусловно, и для Казахстана, экономика и благосостояние населения которого напрямую зависят от расклада в сырьевых сферах – нефтегазовой и горнорудной. О «ресурсном национализме» в нашей стране впервые активно заговорили в 2007 году. В то время Венесуэла как раз провела волну национализации в нефтянке, а Казахстан начал «битву за Кашаган». Для того, чтобы увеличить госдолю в этом проекте, заставив поделиться нефтяных гигантов, о споре с которыми раньше даже и мысли не возникало, была организована полномасштабная кампания давления с участием практически всех государственных органов, имеющих контрольные полномочия.

Кампания увенчалась успехом, и последовавший за этим ряд сделок по выкупу государством через национальные компании активов в различных сферах экономики заставил заговорить том, что «ресурсный национализм» стал официальной стратегией, выбранной Астаной.

Подкрепил это убеждение не только дальнейший передел структуры собственности в конкретных проектах, но и изменение общих условий для инвесторов, включая введение «права первой ночи» государства при сделках по отчуждения долей в недропользователях и возможность внесения изменений в контракты на недропользование, исходя из соображений национальной безопасности.

Тем не менее, при более пристальном рассмотрении казахстанский «ресурсный национализм» оказывается не столь однозначным. Скажем, спор вокруг того же Кашагана завершился тем, что государство согласилось с огромным ростом затрат по проекту. Оно увеличило свою долю в консорциуме, однако условия выкупа были вполне рыночные. Правительство через «КазМунайГаз» заплатило настолько высокую цену и взяло на себя такие объемные инвестиционные обязательства относительно увеличившейся доле, что столкнулось с серьезной нехваткой средств.

И сейчас их дефицит является главным препятствием для того, чтобы приобрести долю ConocoPhillips в кашаганском проекте, хотя теперь это можно сделать безо всякого давления и спецопераций с привлечением налоговиков, экологов, таможенников, СЭС и миграционной полиции.

В таком же ключе проходила национализация и в других нефтегазовых проектах.

В Карачаганаке государству удалось приобрести лишь долю в размере 10%, которая не дает возможности влиять на управление активом. В «МангистауМунайГазе» Казахстан получил ровно половину акций – ровно столько же, что и китайская CNPC. Не стало государство обладателем решающего голоса по итогам национализации компаний «Петроказахстан» и «Каражанбасмунай».

А при отсутствии контроля вряд ли можно говорить о примере удачной национализации и уж тем более «ресурсного национализма». На самом деле все это больше похоже на передел собственности и сфер влияния в сырьевом секторе. «Ресурсный национализм» лишь выполнял функцию прикрытия.

Желание еще есть, денег уже нет

Продолжится ли расширение государственного присутствия в сырьевой сфере? Это зависит от нескольких факторов.

Во-первых, от наличия того, что можно национализировать. В нефтегазовой отрасли дальнейший рост присутствия государства ограничен количеством активов. Во всех проектах «большой тройки» - Тенгизе, Кашагане и Карачаганаке – у государства теперь есть доля участия. Дальнейшее ее увеличение сопряжено с огромными затратами, не обещающими взамен контроля за управлением. Если уж наращивать долю, то имеет смысл только ставить вопрос о приобретении в каком-либо из этих проектов более 50%. Только тогда можно будет говорить, что страна возвращает контроль над нефтянкой.

Из компаний второго эшелона вне решающего контроля государства остаются такие крупные производители, как «СНПС-Актобемунайгаз», «Петроказахстан». Нет решающего голоса в «Мангистаумунайгазе» и «Каражанбасмунае». Но все эти проекты реализуются с участием китайского капитала. А потому, если трезво смотреть на вещи,  ни о какой национализации речи здесь быть не может. 

Есть еще много более мелких частных нефтяных компаний, однако выкупать доли в них государству нет смысла, поскольку они не принесут ни ощутимых дивидендов, ни позитивных изменений на рынке.

Что касается горнорудной и металлургической отраслей, теоретически простор для приобретений еще остается. Но эти рынки крайне концентрированы, и все активы, которые определяют состояние отрасли, находится в руках ограниченного количества игроков – «Казахмыс», ENRC, «АрселорМиттал». В первых двух доля государства уже имеется, но ее недостаточно для участия в управлении.

Таким образом, для дальнейшей национализации остался только один путь – взять под контроль государства один или несколько ключевых активов (можно сказать, экономикообразующих) в нефтяной или металлургической сфере. Причем для этого необязательно затевать полномасштабный прессинг владельцев. Вполне вероятно, что некоторые из них сами захотят выйти из казахстанских проектов. К примеру, как это сделала компания ConocoPhillips, продающая свою долю в Кашагане.

У каждого собственника есть свои бизнес-интересы, свои планы развития и свое видение ситуации в Казахстане. Поэтому каждый из них в любой момент может, по тем или иным соображениям, принять решение о продаже активов.

Сможет ли выкупить его государство, зависит от второго фактора – финансового. Если для приобретения активов откроются новые источники, например, появится возможность использовать средства Национального фонда либо будущего Единого накопительного пенсионного фонда, то тенденция национализации может продолжиться.

Наконец, есть еще одно условие – это технические и кадровые возможности. Их ограниченность во многом объясняет, почему нельзя обойтись без иностранцев. За двадцать лет Казахстану не удалось создать собственные сильные институты для генерации технологий и квалифицированных специалистов.

Парадокс, но у страны, которая связывает будущее своей нефтедобычи и, по большому счету, будущее всей экономики с Каспийским шельфом, нет собственных мощностей для эффективной разведки на этом самом шельфе. Поэтому и приходится полагаться на зарубежных игроков. В таких условиях «ресурсный национализм» как воинственная риторика при отсутствии реальных результатов – единственное, что государству остается. Да, законодательно созданы все условия, позволяющие государству зайти хоть в новый, хоть в действующий проект недропользования, но этого мало.

В этой связи можно сделать вывод, что будут продолжаться заявления политиков, отвечающие духу «ресурсного национализма», продолжаться заверения чиновников об усилении роли государства в сырьевом секторе и контроле за стратегическими отраслями.

В то же время реальные сделки по приобретению активов будут связаны с другим процессом - ползучим перераспределением позиций на сырьевом рынке, вызванным планами частных инвесторов по выходу из бизнеса и стремлением  занять их место со стороны госкомпаний и связанных  с ними финансово-промышленных групп.