Окно закрылось

Генеральный секретарь Секретариата Энергетической хартии Урбан Руснак, выпускник Московского института нефти и газа им. Губкина и бывший посол Словакии на Украине, поделился с Forbes Kazakhstan своим видением того, кто первым покинет нефтегазовую гонку при стабилизации цены на уровне $50 за баррель, есть ли теперь смысл в запуске Кашагана, а также заявил, что наступление мегацикла низких цен – это еще позитивный прогноз для сырьевых стран.

– Г-н Руснак, понятно, что у добывающих стран сейчас общее, скажем так, горе. А как снижение цен на нефть сказалось на глобальной экономике и странах-импортерах?

– В последние шесть-семь лет, когда было плато в районе $100 за баррель, произошло серьезное перераспределение доходов мировой экономики в пользу добывающих стран. Этот чрезмерный трансфер денег от потребляющих государств к добывающим закончился, и теперь образовалось некое балансирование. Это не плохо и не хорошо, это естественное колебание мегациклов, которое происходит примерно каждые 15 лет.

Причем такая ситуация касается не только нефти – мы видим, что проблемы возникли и у стран, экспортирующих металлы, золото. Все сырье на спаде.

При этом государства-импортеры, разумеется, оказались в выигрыше – согласитесь, между ценой $100 и $50 очень большая разница. Не думаю, что это успело существенно сказаться на росте европейской экономики: там эффект скорее кумулятивный. Более заметно позитивное воздействие в таких странах, как Индия, Китай, Пакистан, расходы которых на производство уменьшаются, а товары дешевеют.

– Как долго, на ваш взгляд, будет еще продолжаться снижение цен и что можно будет считать «дном»?

– Если бы я это знал, то не сидел бы здесь (смеется). Думаю, некоторое время снижение будет продолжаться. Это не значит, что цены будут только падать – будут происходить обычные колебания вверх-вниз, но с понижающим трендом.

Как геолог, я знаю, что нефти и газа в коре земли предостаточно – вопрос в цене. В 1990-е годы она равнялась $10–12. Естественно, при $100 за баррель нефти, которую имело смысл добывать, стало намного больше. 10-летний период высоких цен привел к тому, что ее начали искать все кому не лень и вышли на труднодоступные, далекие регионы. (Казахстан, кстати, находится где-то посредине пелотона по себестоимости добычи – не самая дешевая, но и не самая дорогая.)

Предполагаю, что цена будет колебаться между $40 и 60 за баррель в течение двух-трех лет. В это время те, кто добывал нефть по самым высоким ценам, будут уходить с рынка.

– И кто же это?

– Первыми отпадут труднодоступные новые регионы, например Арктика. Мы видим, что Россия приостановила работы в Баренцевом море. Shell объявила о прекращении разведки в Северном Ледовитом океане и на Аляске. В Гренландии поиски тоже заморожены. Когда-то на север толкали высокая цена на нефть и глобальное потепление. Сегодня не только упала цена, но и идет прессинг со стороны государств, чтобы компании не открывали новые регионы добычи, дабы не усиливать выбросы углекислого газа.

Вторыми из игры выбудут те, кто добывает высоковязкую нефть, например Канада и Венесуэла.

Третьими – добывающие нефть из сланца. Это в основном США, которые, кстати, и стали «последней каплей, переполнившей стакан». Раньше, когда американской добычи не было, все смотрели на страны Персидского залива, на их возможности увеличить или уменьшить объемы поставляемой на рынок нефти. Сейчас появился второй регион, который может в считаные дни нарастить или сократить добычу в зависимости от спроса. Но в случае с США выбывать будут лишь компании, работающие в регионах, где сланцевая нефть дает не самые высокие дебеты скважин и где себестоимость $60–80 за баррель. Однако там есть и места, где себестоимость $20–30 за баррель. То есть не стоит ждать, что низкие цены полностью закроют американские сланцы. Думаю, в определенной мере это затронет и Россию, но не старые месторождения, а новые.

Это в краткосрочной перспективе. В долгосрочной другая «вилка». Декабрьский климатический саммит в Париже многое определит. Если глобальное потепление окажется важной проблемой в восприятии лидеров государств, то они могут реально начать сокращать энергетику, базирующуюся на углеводородах, и сосредоточиться на развитии альтернативных видов. Рост энергопотребления все равно будет происходить – более медленный или более быстрый. Но если XX век был веком нефти, то XXI, скорее всего, будет веком возобновляемых источников энергии.

Самый важный вопрос – как скоро возникнут технологии, способные заместить ископаемые углеводороды. Ядерная – как классическая, так и фьюжн или ториевая – пока не дают объем. Ветряной потенциал не так велик. На сегодня только солнечные батареи имеют значительный потенциал роста производительности. Сейчас их КПД равен 15–17%. Увеличение этого показателя до 50% стало бы прорывом. Думаю, тот, кому удастся это сделать, завоюет энергетику. Активно инвестируют в эту сферу США, Израиль, Япония, Австралия, Германия.

– И тогда о цене $100 за баррель можно будет забыть навсегда?

– Тогда – да. В Словакии есть сказка «Соль сильнее золота». В Средневековье в Европе соль считалась стратегическим сырьем, потому что применялась для консервирования продуктов и давала людям возможность пережить зиму. Государства воевали за контроль над маршрутами доставки соли. И какой сегодня соль стратегический продукт? То же самое может случиться с нефтью. Она по-прежнему будет добываться и использоваться, но перестанет
быть сверхтоваром.

Конечно, есть вероятность, что мы слишком оптимистично настроены по поводу того, насколько быстро возобновляемые источники энергии могут заменить углеводороды. Тогда мы увидим следующий мегацикл, когда цена нефти пройдет дно и снова начнет расти. Следует учитывать и геополитические моменты. Если Иран подключится к мировой торговле нефтью, а все к этому идет, то период низких цен продлится ввиду переизбытка сырья.

– Примерно за год до падения цен на нефть СМИ писали об искусственных островах из танкеров с нефтью, которые были накоплены производителями и трейдерами в расчете на дальнейший рост цен. Что с ними происходит сейчас?

– Насколько мне известно, эту нефть уже сбрасывают, потому что надежд на возврат к прежним ценам нет. Это не так много, чтобы существенно влиять на рынок, но глобальная картина складывается из множества кусков, и этот, вместе с другими, продлевает период превалирования предложения над спросом.

– Сланцами ведь активно занимались и в Восточной Европе?

– При цене $50 за баррель в Европе сланца не будет. Но он может появиться в Китае и Аргентине, которые сейчас эффективно над этим работают.

– Если в США выпадет из добычи большое количество малорентабельных месторождений, может ли страна снова стать импортером и тем самым увеличить спрос?

– Не думаю. Сейчас добывающая промышленность США пытается добиться разрешения на экспорт сырой нефти. Дело в том, что с 1970-х годов там существует законодательный запрет, что приводит к негативному балансу цен на нефть внутри США по отношению к мировому рынку. Если еще 10 лет назад WTI торговался с премией к цене Brent, то сегодня – с большим дисконтом.

– И как велики шансы американских компаний?

– Полагаю, они добьются разрешения, потому что у них дисбаланс в переработке. Сланцевая нефть – легкая, наподобие конденсата, а нефтеперерабатывающий комплекс США построен под средние и тяжелые сорта. Им технологически невыгодно перерабатывать эту нефть: экономика плохая, КПД ниже, чем на традиционном сырье. Никто не будет строить новый завод стоимостью в $2 млрд из-за разницы в $5 на баррель. Поэтому есть стремление пролоббировать закон, который бы разрешил хотя бы частичную продажу легкой нефти за рубеж.

– Почему власти США все же сопротивляются?

– Потому что экономика в целом получает выгоду от низких цен на энергоносители. По газу там, например, цены на 30% ниже, чем в Европе, и в 2,5 раза ниже, чем в Японии. Они получили эту выгоду, потому что не побоялись инвестировать в новые технологии. Я изучал технологию гидроразрыва пластов для добычи сланцевой нефти еще 30 лет назад в Москве, но американцы смогли сделать ее настолько дешевой, что нефть, которая в Казахстане считается забалансовой, стала экономически выгодной.

– В 2013 году на форуме «Каз­энерджи» в Астане после презентации этих технологий американскими нефтяниками наши и российские чиновники заявляли, что пиар сланцевой нефти большей частью направлен на сбивание цен на рынке традиционной нефти.

– Я уже лет пять наблюдаю, как некоторые страны упорно не хотят видеть факты. Конечно, там есть доля рекламы и маркетинга. Но посмотрите на цифры и факты: сколько они потребляли, как много импортируют, почему такая разница, из-за чего упала цена... Не потому же, что ЦРУ хочет сломать экономику Венесуэлы, Ирана и Казахстана?

Технология на самом деле работает. Но она не будет работать здесь. Там есть Техас, где уже 100 лет ведется добыча, имеются все коммуникации, инфраструктура, трубопроводы, буровые установки, кадры. А в Казахстане, даже если геологически сланцевая нефть присутствует, то находится в слабозаселенных районах, где нет воды, коммуникаций и технологий. Эта технология дает преимущество только США. Тем более при цене $50 ее распространение будет затруднено.

– Каковы при нынешней цене экономические перспективы Кашагана?

– Не могу это комментировать, вам виднее (смеется). Но, на мой взгляд, если во что-то уже вложено столько денег, закрыть проект невозможно. Капвложения в основном завершены, нефть потечет, операционные затраты будут покрываться. Но прибыли, полагаю, не будет долгие-долгие годы. То окно возможностей, которое было при $100–110, закрылось.

– Как известно, Россия вышла из Энергетической хартии. Это несет какие-то риски для Казахстана, который транспортирует нефть в основном через Россию и продолжает оставаться в договоре?

– Действительно, Россия с 2009 года вышла из временного применения Договора к хартии, а в 2014 году приостановила свою деятельность и в ней самой. Официально об этом не говорится, но одной из причин стало дело «ЮКОСа», когда после 10 лет разбирательств было объявлено решение арбитражного суда, согласно которому РФ должна заплатить $50 млрд собственникам компании и зарубежным инвесторам. При этом Договор к Энергетической хартии имеет одну особенность – статья об охране интересов инвесторов остается в силе 20 лет после того, как страна выходит из него. Так что если произойдет, к примеру, экспроприация КТК, то Казахстан может подавать в суд на Россию до 2029 года.

А вот если возникнут проблемы по транзиту, то здесь ДЭХ теперь бессилен. Но выход России вредит и ей самой, поскольку теперь она лишена такого инструмента, как международный арбитраж по энергетическим спорам.

– Что бы вы посоветовали стране, 60% экспорта которой составляли углеводороды, а социальная и экономическая политика финансировались в основном за счет нефтяных доходов?

– Думаю, сегодня надо приложить все усилия для снижения себестоимости нефти. Внимательно рассмотреть внутреннюю экономику «КазМунайГаза». Собственно говоря, девальвация – это попытка руководства страны решить и эту проблему. Это в общем правильная политика, но она имеет свои пределы. Есть и другие вопросы, связанные с себестоимостью нефти внутри страны, – налогообложение и так далее.

Государство не может работать так же, как при $100 за баррель. А все, что у вас есть, было построено именно при этой цене и, самое главное, с расчетом, что она будет сохраняться долгое время. Теперь все должны пройти процесс приспособления к новой реальности.

– Особенно трудно это сделать, когда долгие годы вам внушают, что рост уровня жизни обеспечен не подарком судьбы, а высоким качеством управления…

– Не стал бы так иронизировать. Потому что есть страны, которые при тех же $100 за баррель полностью развалили свою экономику. Не надо далеко ходить за примерами, посмотрим на Венесуэлу. Не все столь предусмотрительны, как Норвегия. Страны Персидского залива тоже закладывали в свои бюджеты $100 за баррель. Было очень мало нефтедобывающих государств, которые оставались настолько консервативны, что и в период высоких цен исходили из $60–70.

Все мы люди и хотим лучшего прямо сейчас, а не когда-нибудь потом. Но сейчас надо затянуть пояса и заткнуть все лазейки, откуда вытекает. Не думаю, что реальные затраты на месторождениях должны быть такими высокими. Надо смотреть и пересчитывать все с очень консервативным подходом. У вас есть Нацфонд, и это хорошо. Но если каждый год вы будете брать оттуда четверть, то через четыре года его не станет. А если 10%, то хватит на 10 лет.