Секрет фермы

Когда в Акмолинской области съезжаешь с трассы на проселочную дорогу и начинаешь спрашивать дорогу в «Родину», то встречные прохожие показывают ее с плохо скрываемым благоговением – так, должно быть, крестьяне в свое время указывали на господский дом. Дорога к «Родине» ведет через Новоишимку – совхоз ордена Трудового Красного Знамени, о чьем былом благоденствии сегодня свидетельствует разве что приветственный столб с надписью: «СССР». На въезде в «Родину» советской символики не сохранилось – взамен висят билборды с портретами местных жителей, которые отправились по линии «Болашака» учиться в Москву, Польшу, Лондон. Тут же небольшой аэродром с опылительными самолетами. «Родина» выглядит образцовым советским хозяйством (такие еще называли «передовыми»): ухоженный Дом культуры, Дом ветеранов, памятник Победы и даже небольшой зоопарк, где притаилась белая олениха. Из примет нового времени – разве что остов православной церкви, которая возводится прямо у здания администрации.

И сам руководитель «Родины» Иван Адамович Сауэр похож на посланника перестроечных времен с их 19-й партийной конференцией, мечтами о новом фермерском хозяйстве и сельскохозяйственными спичами Юрия Черниченко. Впрочем, в отличие от покойного Черниченко Сауэр не поддерживал развала колхозов и тотальной приватизации.

«Заработали мы, допустим, миллион: половина — на потребление, другая — на расширение производства»

Он принял руководство «Родиной» как раз в перестроечном 1987 году. Сауэр вспоминает: «Эта территория никогда не была дотационной. После развала Союза семьям, живущим за чертой, давали адресное пособие, а здесь таких семей никогда не было. Здесь, например, никогда не было безработицы. Когда 24 с половиной года назад я принимал хозяйство, в нем было 400 работающих – сейчас их 450. Но при этом мы выросли по зерну в 2,6 раза – увеличились площади. Раньше, когда мы сеяли 19 тысяч, я в поле выводил под ружье 120 механизаторов. Сейчас сеем 50 тысяч – 50 механизаторов. Вопрос: куда делись люди? Мы никогда не использовали практику сокращений ни в целом по году, ни в зимний период. Обычно же как зимой? Убрались, и давай кто куда. Мы принципиально этого не делали. Но у нас количество рабочих мест все равно растет. Почему? Потому что инфраструктура разрастается, появляются новые предприятия, например по переработке молока. С советских времен у нас осталось золотое правило. Заработали мы, допустим, миллион: половина – на потребление, вторая половина – на расширение производства и модернизацию. И когда пошел столичный бум и ближайшие села оголились и остались без людей или в лучшем случае на ночь приезжают – нас это не коснулось. Пустых домов у нас нет».

Вся «Родина» – это 1740 человек (если по округу, в самом же селе – 900). И Сауэр явно предпочитает говорить не о цифрах, но о людях – у него вообще обостренное чувство социальной ответственности бизнеса, он может полчаса возмущаться тем фактом, что дети в соседнем селе ходили в дальнюю школу зимой пешком, потому что не было денег пустить автобус. У него в «Родине» центральное отопление, асфальтированные улицы, аллеи тянь-шаньских елей (чтобы зелень была круглый год). В словаре идиом он мог бы стать иллюстрацией к статье «крепкий хозяйственник».

Он негодует: «Я иногда читаю в газете, мол, директор, который 25 лет проработал в селе, открыл баню! Ленточку разрезают, челядь его выступает, и все такое. Это же позор. Ты, гаденыш, ты что ж довел до такого? Раньше в каждом селе была баня, и ты сейчас кидаешь кость! А люди даже не понимают! Ему бы извиниться надо перед людьми и уйти, а его на пьедестал. Противно. В том, что происходило с территориями, виноваты руководители. Людей в этом плане вообще никогда винить нельзя – их бы правильно повели, они бы пошли».

Сауэр родился в селе Малиновка – собственно, оттуда у него понимание  того, как должно быть устроено хозяйство. «Это было мощное птицеобъединение, где генеральный директор был очень социально ориентирован. Мы со школы воспитывались так: раз есть хозяйство, значит, в школе все будет хорошо, село будет благоустраиваться, будут уделять внимание спорту и культуре, будут поездки школьников на экскурсии.  Я уже тогда понял,  что людям надо создавать нормальные человеческие условия. И уже впоследствии я в отличие от многих верил, что государство все возьмет в свои руки, и поэтому до поры до времени я всю инфраструктуру крепко держал. Мы все отреставрировали – Дом культуры, детский сад, школу – и подарили в идеальном состоянии государству как раз в тот момент, когда президент сказал: ребята, пора возвращать долги. У нас не было такой проблемы – когда кто-то поспешил детский сад разобрать на стройматериалы. Преступники! Жаль, что никто не разбирается. Не ради того, чтобы наказать кого-то, но просто, по-моему, надо дать оценку тем событиям. Надо посмотреть, кто был каким гражданином и патриотом. Я видел, что особенно никто не переживал, и когда скот надо было зарезать, и когда социалка разваливалась. Это ж понятно. Ведь что такое животноводство? 24 часа в сутки 365 дней в году ты привязан, всегда должен быть начеку. Так что многие без особого расстройства это все сдавали, потому что свободные люди стали, никаких хлопот. Я уже лет 15 отвечаю на стандартный вопрос: как вам удалось сохранить хозяйство? А я никакого чуда не делал, потому что сохранять было нечего. Мы не сохраняли, мы делали. Все, что здесь есть, практически все было создано за эти годы. А это не наследство той эпохи. Вот в Новоишимке соседней ордена Трудового Красного Знамени – там, да, там база была, там мощь была, там все было по сравнению с нами. А сегодня там ничего нет. А я пришел туда, где мой предшественник не имел центрального отопления, водопровода, канализации. Он мне жаловался, что у него на отопление 14 тонн угля уходило и он в валенках и шубе телевизор смотрел, замерзал.Меня местные называли мечтателем. Я им говорил, когда пришел: сейчас тяжело, но будут у вас и выходные (тогда о выходных вообще речи не вели), и праздники, и пятидневка. А сегодня все это есть, и никто этого не замечает как само собой разумеющееся. У нас зимой пятидневка, летом шестидневка. А если работают по праздникам, например 30 августа, в День Конституции, – процесс же не остановишь, – люди получают двойную оплату».

Сауэр рано стал бригадиром – сразу после института, тогда же и вступил в партию (по убеждениям, как он сам говорит), стал членом райкома. «И я с открытым ртом слушал на заседаниях тех продвинутых директоров, которые объясняли, как надо жить. Они говорили: “Хватит нам этих ваших посевных планов, хватит считать хвосты, вы скажите, сколько вам надо мяса и молока, мы сами все сделаем”. И вот настало их время – никому никаких хвостов и севооборота не надо. И все, все полетело, как цунами, совхозы исчезали. Самые крупные и мощные первыми и пошли в развал, потому что мощные надо подпитывать. А нам удалось то, что было, зафиксировать, осмотреться по сторонам, четко перестроиться и двинуться в рыночном направлении. Я горжусь, что ни в советское время, ни в годы независимости нам никакие долги не списывали. Государство ведь тогда тоже сплошь и рядом списывало, как в советское время. Там провинился, здесь не заплатил – время прошло, и списали. Сколько было банкротств и лжебанкротств! Некоторые по 2–3 раза по кругу проходили, все банкротились, а сегодня числят себя великими бизнесменами. Я не стесняюсь, у меня в сейфе лежит две-три бумаги, одна из них – это акт приема-передачи, где задокументировано, каким я принял хозяйство. А некоторые теперь бессовестным образом утверждают, что они сегодня производят больше, чем производили тогда, хотя все прекрасно знают, что он и половины не производит того, что производили тогда».

Несмотря на свой командный тон полковника запаса, Сауэр в «Родине» не единоличник. «Я выступил с инициативой пилотного проекта приватизации в 1993 году, президент меня поддержал. Кто сегодня может похвастаться тем, что у коллектива 45% акций? Те хозяйства, которые приватизировались и банкротились после “Родины” – там уже везде стопроцентные хозяева нарисовались. А здесь как было, так и осталось. И я этим горжусь и никогда не ставил задачу скупить все акции и быть единовластным хозяином. Мне эта система не мешает. За два месяца у нас выдано 80 млн тенге зарплаты. В хозяйствах такого размера за год столько не платят. Но аппетит у людей растет быстрее – я постоянно должен быть в тонусе. Они мне сейчас нравятся больше, чем когда я с ними знакомился – тогда я их панически боялся, потому что им было все “по барабану”. Я приехал из аула, где если б кто-то в телогрейке и кирзовых сапогах пришел в клуб, его бы обсмеяли. А здесь это в порядке вещей было. Тут никому ничего не надо было. Так что пусть лучше требуют. Мне нынешние ершистые больше нравятся, чем те пофигисты».

«Возможности безграничные. Наше мясо однозначно будет востребовано. Ну нет в Европе вкусного мяса!»

«Родина» – чуть ли не самое образцовое хозяйство республики, собравшее все мыслимые награды. При столь очевидном успехе Сауэр, однако, последовательно отказывался от предлагаемых ему повышений. Он вспоминает: «Я одно время четыре года возглавлял крупную компанию – тогда это была самая крупная компания в Казахстане. 1998–2002-е – тяжелые годы. Меня туда пригласили как кризисного менеджера – долг по зарплате $13,5 млн. Мне было сказано: делай что угодно, только вытащи. Я начал делать то же самое, что здесь. Потом, когда в социальную сферу и техническое перевооружение стал вкладывать какие-то деньги, хозяевам это не понравилось. Мне сразу заявили: “Ты нас разорить хочешь?” Я говорю: “Я хочу вас сделать процветающей компанией”. А они мне: “Ну это ты у себя так можешь делать, а здесь так не надо”. Если так не надо – вопросов нет, но по-другому – уже без меня. Вот заявление, привет горячий, нам не о чем разговаривать. И я ушел. Компания деградировала».

Впрочем, некоторые расширения  «Родина» все же себе позволяет  – так, в 1998 году она взяла под свою опеку соседний населенный пункт Садовое. Сауэр поясняет: «Они сами попросились, я не хотел их брать, но аким района Рашид Акимов меня уговаривал под тем предлогом, что надо их спасти. И он их натурально спас, один из мудрейших акимов, кстати. Дело в том, что любое расширение – это всегда конфликт. Пришедшие станут требовать: давай нам все и сразу, а мои станут возмущаться: с какой стати мы должны еще и тех тащить? Мне больше года не дадут – я должен за год пришлому населению ровно те же условия, как в “Родине”, создать. Вот, к примеру, соседняя Новоишимка – они у себя, как в блокадном Ленинграде, выстраиваются возле колонок, где в течение часа дают воду. И каждый тащит флягу воды домой. Да они бы по-пластунски приползли сюда, но у них 3000 ртов – где я им вот так просто найду работу? Да и потом, моя публика мне не даст – мне за Садовое по сей день высказывают претензии. А если я возьму большую территорию – меня наши сожрут: зачем, мол, я у своих забираю? Площадь надо добавлять – техника меняется, сейчас один механизатор за пятерых работает, а куда их девать? Надо брать земли, расширять инфраструктуру, чтобы не было безработицы. А как брать земли? С крестьянином договариваемся, я ему плачу, он отказную пишет – она уходит в спецфонд, из спецфонда я ее беру, то есть там пайщиков нет».

Кроме собственно военной в Сауэре чувствуется и немецкая выправка. Он говорит: «В Германии я русский, а тут я немец. Недавно приезжали к нам депутаты Европарламента, ну и я с ними схлестнулся –  так врезал, они аж побелели. Они мне сказали: у тебя немецкий акцент какой-то неправильный. А ведь российские немцы 250 лет сохраняли язык! Еще бы лет 20–30 Советского Союза – и здесь никто бы уже не говорил по-казахски! Притом что после войны тут все слово боялись произнести по-немецки, нас все фашистами называли. А теперь вы нас смеете попрекать, что мы язык забыли!»

Сауэр полагает, что сельское производство должно быть диверсифицированным, поэтому кроме зерна и молока он (будучи, к слову, президентом Мясного союза РК) вплотную занимается мясом. В 2007 году Сауэр завез в «Родину» канадских коров голштино-фризской породы  – купили партию из 752 голов по $4000 за каждую. Он объясняет: «В мире уже везде где-то голод, а на определяющих рынках ищут экологически чистый продукт. Пожалуйста! Кому завтра в голову придет в Казахстане пичкать корову какими-то добавками, когда столько естественных пастбищ, кормов и всего на свете? У нас нет конкурентов. Почему президентом ставится задача наращивать экспортный потенциал по мясу? Потому что возможности безграничные. У нас первое место в мире по пастбищам. Казахстан всегда был донором, он всегда экспортировал в союзное время. Но раньше заставляли это делать, а как заставлять перестали – взяли и порезали животных. Но наше мясо будет однозначно востребовано. Во-первых, мы можем конкурировать по себестоимости, во-вторых, по экологии. Ну нет в Европе вкусного мяса! В Канаде, Америке, Австралии – да. Но не в Европе, потому что там слишком увлекаются добавками и концентратами», – утверждает  Сауэр.

Я пытаюсь возразить ему что-то про знаменитую флорентийскую кьянину, но Сауэр неумолим. «Да это уже только знаменитое название! – восклицает он и добавляет: – Даже если мы будем выращивать их породы скота, но в наших условиях, это мясо будет конкурентоспособно. Конину, баранину – все будут брать, потому что европейцы знают толк в хорошем мясе. Другое дело, что сейчас мы вынуждены наверстывать упущенное. Пять лет мы упустили – это надо было раньше делать. Даже сейчас я слышу разговоры, мол, не надо завозить, надо генетикой заниматься. Да вы что? Та же Россия – сколько она скота завезла, и то недостаточно! Одна Белоруссия сохранила поголовье, и у них до сих пор всего хватает, а у всех остальных большие проблемы».

«Родина» – это по-своему уникальное сочетание абсолютно общинного сознания с капиталистической хваткой. «Я к рыночной системе так и не привык, – признается один из местных работников – Хотя я сейчас живу гораздо лучше, мне при Союзе больше нравилось». По меркам страны тут колоссальная производительность труда – примерно $30 тыс. на человека, причем считаются и работники социальной сферы, которые формально не участвуют в производстве. Сауэр начинает перечислять персонал: «Танцоры, швеи, музыканты, спортсмены – да кто угодно, мы их всех считаем. Потому что как можно посчитать производительность, например, тренера? Хотя она налицо – вон кубки, пожалуйста. Столица рядом, но все равно туда не наездишься, если понадобится, например, подстричься или что-то сшить. Ну элементарно – я брюки покупаю, мне предлагают в крутом навороченном магазине: приходите завтра, заберете укороченные. Но, извините, для меня событие – один раз пойти в такой магазин, а тут я еще должен второй раз там мерить и все такое. Не надо. Я приехал к себе, мне здесь за полчаса все сделали».

«Если по-другому — это уже без меня. Вот заявление, привет горячий, нам не о чем разговаривать. И я ушел»

И сам Сауэр, и обитатели «Родины» – как будто эндемики. Это своего рода государство в государстве – замкнутая система, сама обеспечивающая себя всем необходимым – от хлеба до зрелищ (я бы не удивился, если б у «Родины» обнаружилось небольшое армейское подразделение). Он говорит: «Кто-то болеет, кто-то рожает, кто-то женится, кто-то умирает – это действительно государство, и надо быть в курсе всего и на все реагировать. В городе как бизнес ведут? В офисе двери закрыл, сел в машину, уехал – и все. Его уже ничего не волнует, даже если в соседнем здании будет пожар или водопровод прорвет. Здесь все по-другому. Здесь – это территория, и все, что тут происходит, – это зона ответственности. И если считаешь, что моя хата с краю, ничего не получится. То есть будет, конечно, процесс, но результата не будет».

Сейчас в «Родине» достраивают новый молочный завод проектной мощностью 50 тонн продуктов в сутки. Сауэр говорит: «Меня спрашивают, почему нет рекламы вашей молочной продукции? А зачем, какая реклама? Мы 15 тонн продаем, а на 23 тонны у нас заявка каждый день. Мы недопоставляем продукцию. Проблем с реализацией нет, уходит все влет, чего там рекламировать? Надо несколько модернизировать упаковку. Надо, говорят мне богатые дяди, чтоб на пакете была закрутка – а то неудобно. Ну что ж, хорошо. Вот сейчас новый завод достроим, и модернизируем».