«Бог следит за течением моих финансовых дел»

15565

В Астане, в Назарбаев центре, прошел творческий вечер знаменитого поэта Игоря Губермана

Это яркое событие в культурной жизни Казахстана заставило меня вспомнить другое выступление Игоря Мироновича – в Алматы в декабре 2001 года. Перед концертом Губерман дал мне большое интервью. За почти 12 лет, прошедшие с той беседы, пожалуй, ни одна мысль поэта не утратила своей актуальности.

Справка

Игорь Миронович Губерман. Родился 7 июля 1936 года. Окончил Московский институт инженеров транспорта. Стал известен благодаря четверостишиям, которые назвал “гарики”. Сотрудничал с журналом “Евреи в СССР”. Когда Губерману предложили дать показания против редактора этого издания Виктора Браиловского - отказался, и тогда органы сфабриковали против него дело о скупке краденых икон. И в 1979 году Игорь Миронович сел на 5 лет - как “барыга”. Этим званием, впрочем, гордится.

В 1988 году был вынужден с женой, дочерью и сыном эмигрировать в Израиль.

Автор научно-популярных книг, повести “Прогулки вокруг барака”, романа “Штрихи к портрету”.

Подчинишься - и увидишь себя за столом для педерастов

Я там любил, я там сидел в тюрьме,

по шатким и гнилым ходил мосткам,

и брюки были вечно в бахроме,

и лучшие года остались там.

- Варлам Шаламов говорил, что лагерь несет только отрицательный опыт. Сергей Довлатов не видел особой разницы между заключенным и охранником. Вы писали, что ваш лагерный опыт был едва ли не веселым.

- Я говорил, что он был положительным. Я жил весело и дико интересно. А для меня слово “интересно” - некий главный критерий, определяющий жизнь. И потом - невозможно, несправедливо, да и просто глупо сравнивать истребительные, смертельные, гибельные лагеря, в которых сидели Шаламов, Солженицын и миллионы других, которые не написали, с теми жалкими легкими лагерями, которые были в мое время. Они стали такими от дряблости и дряхлости режима.

Если  сегодня встречаю  в застолье кого-то, кто жалуется на чудовищные, невыносимые условия, которые были у него в лагере, я на нем ставлю крест как на человеке.

- Вам принадлежат слова о том, что некоторые воровские законы направлены на то, чтобы сохранить в человеке личность.

- К примеру, ты впервые попадаешь в барак. К тебе подходят и говорят: сегодня ты моешь пол. Соглашаться нельзя. Если скажешь - не буду, тебя помнут, побьют. Не покалечат - так, немножко потопчут. Но второй раз к тебе не подойдут. А вот если помыл пол - тебя по этому пути продолжат гнать. И через два-три месяца ты увидишь себя за столом для педерастов.

Там людям предлагается замечательная дилемма: стучать или жить очень плохо. Стучать - значит жить хорошо, получать посылки, быть в безопасности. На это соглашается чудовищное количество людей, которые еще хвалятся, что они блатные. Стучит большая часть лагеря. Знаете, лагерь 60-70-х годов - это необыкновенно точная и подробная модель всей страны. Мы же все жили в лагере. Он ведь так и назывался - лагерь социализма, мира и труда. И эта модель начала стремительно раскручиваться, когда наступила свобода. Сегодня - лагерная ситуация. Сегодня хозяева жизни - бывшие надзиратели, охранники, бывший воспитательный состав. Имею в виду партийно-советскую власть, комсомол, гэбэ. И уголовных паханов, “шерстяных”, “подшерстков”. Мне кажется, эта социально-психологическая модель объясняет и то, что сегодня происходит в России и вообще в СНГ.

- Как вы ладили с блатными?

- Замечательно. Как все, кто сидел легко, люблю на эту тему разговаривать. Дело в том, что сейчас воров в законе не осталось. Те, кто выдает себя за них, на самом деле нагло врут. Уже не найдется, к сожалению, никого, кто на пересылке разоблачил бы самозванца и наказал простейшим способом. Хиротония, рукоположение в воровской сан, пресеклась, думаю, в конце 50-х. “Суки” победили воров. Это совпадало с целями советской власти. Среди “сук” были замечательные люди - бывшие военнопленные, воины Советской армии. Но они не могли быть ворами в законе, потому что сотрудничали с администрацией. Те выжившие считанные единицы воров в законе - я встречался с двумя - сегодня заняты смешным делом. Они ездят по всему миру в качестве авторитетов при разборках.

Теперь обо мне и блатных, раз вы задали этот вопрос. Они меня довольно быстро в лагере нащупали. Мы поговорили. И я, оставаясь “мужиком”, так и жил “мужиком”. Но поскольку интеллигент, то я был фраер. Я не был ни “ломом подпоясанным”, ни “один на льдине” (есть и такие градации), ни “шерстяным”, ни “подшерстком”. Оставался, повторюсь, “мужиком”, но с блатными очень дружил. И это помогало жить. Один из них, по кликухе Одесса, поразительный собеседник, сказал: “Старик, я таких, как ты, в своих лесах не встречал”. Я говорю: “Я тоже”. Поэтому был под незримой защитой.

Губерман и девушки

Одна журналистка из Киева отзывалась обо мне следующим образом: “Про Губермана говорили, что он грубиян и пошляк. А он совсем не такой. Мы вот шли вместе по снегу, он нас заботливо поддерживал и постоянно предупреждал: “Девочки, осторожно, не ё.нитесь!”

Великий и могучий, правдивый и свободный

Я пристегнут цепью и замком

к речи, мне с рождения родной:

я владею русским языком

менее, чем он владеет мной.

- Вы известны как ярый сторонник равноправия ненормативной лексики...

- Да, конечно.

- ...и говорили, что запретить писателю использовать в тексте мат - все равно, что лишить художника какой-нибудь краски. А со сцены вы рискуете читать на языке родных осин?

- Приходите на концерт, батенька, сами все услышите. Я сначала публику приучаю, делаю некую дезинфекцию, и люди очень быстро привыкают. Когда я начинал читать стишки с неформальной лексикой, то сталкивался с недоумевающими взглядами, покраснением кожи лица, возмущенными звонками. И тогда стал применять анестезию: с самого начала рассказываю слова великого знатока русской литературы Юрия Михайловича Олеши. Олеша однажды сказал, что он видел много всякого смешного, но не видел ничего смешнее, чем написанное печатными буквами слово “жопа”. И вы знаете - после этого светлели лица даже у пожилых преподавателей марксизма-ленинизма. Они, очевидно, полагали, что раз Олеша! член Союза писателей! - то все в порядке. (Губерман не обманул: почтенные алматинские зрители привыкли к изящно вплетенным в стихотворные строки матам мгновенно и живо откликались на каждый: поначалу хихиканьем, а затем раскатами гомерического хохота. - В.Б.). Я считаю ненормативную лексику неотъемлемой частью великого и могучего, правдивого и свободного. Поэтому прибегаю к ней не из эпатажа или стремления выпендриться.

- Так, значит, писатель вообще никакой епитимьи не должен на себя налагать?

- Писатель не должен употреблять языковые штампы. Нельзя употреблять слов, которые скомпрометировала советская власть. Например, до смерти уже не напишу “патриотизм”, “романтика”, “любовь к Родине”. Не только из застенчивости, а оттого, что слова эти затоптаны, чудовищно испохаблены. Сегодня есть большое количество авторов, которые компрометируют мою любовь к мату. Они употребляют ненормативную лексику точно так же, как 13-летние подростки в подъездах, чтобы показать свою половую зрелость.

- А вы не думаете, что если русский народный язык окажется “в законе”, он потеряет свое запретное обаяние, как это произошло с легализованным английским матом?

- Ничего страшного не произойдет. Ненормативная лексика уже естественно и спокойно возвращается в лоно литературы. Это видно по толстым журналам.

Губерман и поклонник

Два года назад я достиг пика известности. Меня в Испании, в Мадриде, в музее Прадо, в мужском сортире опознал русский турист. Стоим мы, друг на друга не глядя, тесно прижавшись к своим писсуарам. (Почему тесно, вы знаете, да? В старой Одессе над писсуарами  часто бывала надпись: “Не льсти себе - подойди поближе”). Вдруг он наклоняется к моему уху: “Вы ли тот Губерман, который пишет стихи?” Я говорю: “Я”. И он, не прерывая процесса, стал мне жадно комплиментарные слова на ухо шептать. А я в это время вижу, как он из правой руки перекладывает в левую, чтобы пожать мне руку! Я не стал дожидаться и спешно ретировался.

Бог следит за течением моих финансовых дел

Всегда у мысли есть ценитель,

Я всюду слышу много лет:

Вы выдающийся мыслитель,

Но в вашей кассе денег нет.

- Как можно определить ваше отношение к такой приятной вещи, как деньги? Это дружба, безответная любовь, презрение? И как это отношение менялось в течение жизни?

- Мое отношение к деньгам не менялось никогда. Откуда оно возникло, я не знаю. Я вырос в бедной еврейской семье, где проблема денег была существенной. Кто меня отучил от этой любви, я тоже не знаю. Но к деньгам отношусь чудовищно потребительски. Они мне необходимы, чтобы кормить семью, выпивать с друзьями, не отказывать себе в покупке произведений искусства, которые мне доступны (я собираю наивную живопись, что дешево обходится). И больше никаких претензий к деньгам у меня нет. Я не хотел бы иметь их на счету или в чулке. Там они мне просто не нужны.

У меня такое ощущение - простите мне это богохульство, - что Господь Бог очень пристально следит за течением моих финансовых дел и не дает им выйти на высокий уровень. Я всегда самыми разными способами зарабатывал себе на пропитание и на удовольствия: был инженером-наладчиком, старшим прорабом, писал научно-популярную литературу и сценарии - это все меня кормило. Приехал в Израиль 13 лет назад (в 1988), готовый нищенствовать, - и вдруг у меня оказались сотни читателей. Я стал издавать свои стишки. Оказалось, что могу прокормить семью литературным трудом. И квазиартистическим - потому что выступаю. А отношение к деньгам осталось точно такое же. У меня есть на кормежку и на выпивку. А больше мне, видит Бог, не надо. Однажды трое очень сильно упакованных господ, которые хорошо относятся к моим стишкам, предлагали мне деньги...

- За что?

- Просто так, от любви. Я всем отвечал одной и той же фразой, и, если понадобится, они придут на Страшный суд и подтвердят. Я говорил каждому: “Старик! На всю жизнь ты мне все равно не дашь. А если просто дашь какую-то сумму, это испортит наши взаимоотношения, но мою жизнь ничуть не изменит”.

Губерман и радио

Я на радио в Израиле работаю. Наша студия находится в Иерусалиме, а центральная контора - в Тель-Авиве. Там адрес такой: Тель-Авив, улица Леонардо да Винчи, 2. Один поклонник отправил письмо. На конверте было написано: улица Микеланджело, 3. И оно дошло!

Человек не скотина - ко всему привыкает

Пришел в итоге путь мой грустный,

кривой и непринципиальный,

в великий город захолустный,

планеты центр принципиальный.

- Игорь Миронович, вы давно уже обитаете в Святом городе. Я был там. И осталось впечатление, что жить в Иерусалиме - все равно, что жить в Мавзолее. Или, по крайней мере, на Красной площади. Как вы с этим справляетесь?

- Это очень унизительное сравнение, потому что я не хотел бы жить рядом с Лениным - лучше б сразу повесился. Но жизнь там действительно немножко музейная, потому что чувствуется близость святынь. Всяких: и христианских, и еврейских, и мусульманских - их там дикое количество. У меня личное ощущение, что в Иерусалиме камни готовы заговорить. То, что это святое место, - безусловно.

- Вы были свидетелем каких-нибудь чудес?

- Конечно. Вот наша семья приехала и прижилась. Это полное чудо - не должны были: должны были умереть с голоду.

- Как удается жить и чувствовать себя комфортно - и удается ли вообще - в обстановке взаимной ненависти с палестинцами?

- Вы знаете, этой ненависти нет. Абсолютное большинство арабов хотят жить в мире, рожать детей, гулять, работать и так далее. Но вот эта раковая опухоль, которая называется фундаментализм... Я бы так не называл даже... Еще не придумано название для этой гибельной штуки, которая всему миру сейчас угрожает. Однако это все на периферии где-то, и для нас это сказывается взрывами, страхом, омерзением, опасностью для жизни. А так жить очень легко и комфортно. У сибирских животноводов есть замечательная пословица: “Человек не скотина - ко всему привыкает”.

Байка от Губермана

В соседнем с моим лагерем сидел старый еврей, “бытовик”, что-то украл у себя на заводе. Фамилия у него была - Райзахер. Так ему дали кличку - Меняла.

В Алма-Ате первым делом мне налили

Когда поднимается рюмка,

любая печаль и напасть

спадает быстрее, чем юбка

с девицы, спешащей упасть.

- Бог с ней, с политикой. Давайте от нее отойдем.

- Да, давайте лучше выпьем и закусим. Я все ем и пью, кроме керосина. Со свиданьицем и за субботу! (С чувством вкушает рюмку “Адиля”). Оч-чень хорошая водка, очень! М-м!

- Тогда вопрос по теме. Почему литераторы, пишущие на русском языке, никогда не стесняются, а порой и бравируют своим пристрастием к выпивке?

- А почему человек должен стесняться выпивки? Выпивка - естественная часть стола во всем мире. Неумеренной выпивки можно стесняться, хотя я бы ее тоже не стеснялся.

- Расскажите, пожалуйста, об эволюции ваших взаимоотношений с водкой.

- Не было никакой эволюции - мы дружили всегда. Я считаю водку естественной частью еды, дружеского застолья. Если ко мне пришел приятель со своими проблемами, я ему чашку кофе поставлю только после водки, коньяка или виски. Потому что я его уважаю, и ему от этого хорошо.

- А творчество и водка - это единство и борьба?

- Я выпивкой совершенно не пользуюсь для работы. Работается ли, когда поддашь? По-моему, нет. Как-то сочиняли стишки в пьяном состоянии - бывало, но наутро я их выбрасывал. Как допингом пользоваться этим не получалось. Но если бы получалось - употреблял бы. Давайте выпьем за присутствующих здесь дам! Изумительно - я впервые в жизни во вкусном еврейском ресторане, потому что нет ни одного еврейского блюда, - и это счастье. (Справедливости ради надо сказать, что в ресторане “Звезда Давида”, где проходила эта беседа, готовят и рыбу фиш, и штрудель, но, похоже, Губермана еврейская кухня притомила. - В.Б.). Кстати, я был в сотнях городов Америки, Австралии, Европы, Израиля и России, но нигде меня не принимали так гениально, как в Алма-Ате. Незнакомый человек встретил в аэропорту, усадил в машину - и тут же налил рюмку!

Байка от Губермана

Пожилой врач, профессор Владимир Львович Кассиль, сын того Кассиля, которого мы все когда-то читали, рассказал мне замечательную историю. Когда он был еще молодым ординатором, к ним в больницу привезли пациента с первичным диагнозом: “Ушиб мошонки о Каширское шоссе”.

Стишки выделяются, как желчь

Я в сортир когда иду среди ночи,

то плетется мой Пегас по пятам,

ибо дух, который веет, где хочет,

посещает меня именно там.

- Игорь Миронович, вы называете себя лентяем и пофигистом. Но для того, чтобы написать такой толстый роман, как “Штрихи к портрету”, нужна как минимум самодисциплина...

- Я написал не одну толстую книжку. Еще я писал научно-популярные книжки и романы за членов Союза писателей.

- “Негритянская” работа?

- Точно. Один даже могу назвать - в Политиздате вышел большой роман про народовольца Николая Морозова “Побежденное время”. Под фамилией Марка Поповского. Его написал я - от буквы до буквы. Марк в это время писал свою самую лучшую книжку про хирурга Войно-Ясенецкого и отдал мне этот договор. Марк был единственным, кто об этом громогласно объявил, когда меня посадили. Остальные мои “белые” господа молчат, поэтому и я не могу говорить. Так вот, толстые книжки не опровергают моей глубокой уверенности, что я лентяй и бездельник. Стишки пишутся сами, и о них можно не говорить. Я написал их более пяти тысяч. Они - как желчь из печени - просто выделяются. А вот проза... Все, что я писал, я писал с большим азартом и подъемом. И это время как бы вычеркивается из времени ленивой расслабленности.

Евреи наш воздух вдыхают...

Всю Россию вверг еврей

в мерзость и неразбериху:

вот как может воробей

изнасиловать слониху.

- Зачем же вы льете воду на мельницу антисемитов?

- Не лью. Меня в свое время активно печатала черносотенная газета “Пульс Тушина”. К сожалению,  она канула в вечность - я очень ее любил. Грязная, злобная, а самое главное - бездарная газета. И в ее статьях очень часто приводились мои стишки. Но! Эти ревнители русского языка, желающие освободить его от присутствия нас, русскоязычных инородцев, все время проявляли жуткую глухоту к своему любимому языку. Они печатали мои смешные стишки, которые самим своим строем противоречили тому, что в них написано. Например:

Евреи клевещут и хают,

разносят дурманы и блажь,

евреи наш воздух вдыхают,

а вон выдыхают не наш.

Надо быть полностью глухим к родному русскому языку, чтобы считать этот стих антисемитским.

Мент дал в рыло - и уже имеет право

Растут растенья, плещут воды,

на ветках мечутся мартышки,

еврей в объятиях свободы

хрипит и просит передышки.

- Игорь Миронович, вы разочаровались в демократии?

- Нет. Здесь про евреев, потому что подходило к слову, но и россиянин, и казах в объятиях свободы хрипят и просят передышки. С вашего позволения приведу цитату гениального писателя Герцена: “Как ни странно, но насильственное рабство легче переносится народами, чем неожиданный дар свободы”. Согласитесь, что это абсолютно точные слова. Поэтому та свобода, которая в Россию, да и к вам, пришла сверху... Вы же видите, что происходит.

- В чем разница американской, израильской демократии и постсоветской?

- В англиях и америках человек вот с такого возраста вырастает в ощущении privacy, частности своей приватной жизни, ее неприкосновенности. Отчего он - личность свободная. Он точно знает, что забрать его невозможно, побить без основания в полицейском участке, предъявить ему обвинение огульно - невозможно. Советским людям ценности демократии спустили сверху. Они в них не верят: эти качества не от рождения, не нутряные. Они могут вяло сказать менту: ты не имеешь права. Мент даст по рылу - и уже имеет право. Англичанина не побьешь. Он замкнется от этого, но раскалываться не станет. В СНГ такое будет еще не скоро.

Лучшая в мире публика

Я хотел прожить много лет

и услышать в часы, когда пью,

что в стране, где давно меня нет,

кто-то строчку услышал мою.

- В чем для вас отличие публики эмигрантской и отечественной?

- Публика в бывшем Союзе - это самая лучшая в мире публика. Здесь до сих пор сохранилось уважительное отношение к слову. Изумительно слушают. Правда, у этого уважительного отношения есть и отрицательная черта: так же уважительно слушают речи всяких мерзавцев и подонков. Что касается заграницы, то наш советский человек, выехав, мгновенно становится членом потребительского общества. Поэтому в кресле он сидит с некой вялой снисходительностью или надменностью. И на лице у него написано: я за тебя заплатил 10 долларов - подпрыгни, удиви меня и расскажи. И слушает он совсем по-другому. Поэтому российская публика - а я не разделяю алматинскую, скажем, и российскую - лучше всех.

Поживите с мое - тоже огорчитесь

Усталость сердца и ума –

покой души под Божьим взглядом;

к усталым истина сама

приходит и садится рядом.

- Я заметил, что “Иерусалимские гарики” в сравнении с “Гариками на каждый день”, написанными еще в Союзе, больше печальны, чем смешны...

- А вы поживите с мое - тоже огорчитесь.

- Как воспринимаете неизбежность конца?

- Отношение двойственное. С одной стороны, страшно. А с другой - дикая надежда на перевоплощение.

Жену люблю - потому и боюсь

Любовь не вздохи на скамейке

и не прогулки при луне,

а кто женился на еврейке –

тот это чувствует вдвойне.

- О чем мы не успели поговорить?

- О женщинах, о славе, о любви совершенно не говорили.

- Вы сами как-то объявили табу на тему любви.

- Я не колюсь со случайными людьми насчет женщин. Но разговариваю - ради Бога.

- Тогда - как относитесь к жене?

- Жену я боюсь. Очень. Очень люблю и поэтому боюсь. Думаю, это связанные вещи. Вообще мужик, который не боится свою бабу, - он порочит наше мужское достоинство. Женщины все делают лучше нас. Просто из гонора мы не можем этого увидеть. Не хотим.

Чтоб мы так жили, как мы сидим!

- Спасибо за беседу, Игорь Миронович.

- Вам спасибо. Нет, правда - спасибо!.. Ведь журналисты попадаются разные. Расскажу о нижнем пределе. Приходит как-то девка молодая и с легким стеснением говорит: “Игорь Миронович, вы меня извините и поймите правильно. Я работаю в газете “Вечерняя Москва” третий день. Мне сказали: езжай к Губерману и бери у него интервью. Скажите, чем вы занимаетесь, а то я даже не знаю”. Я решил покуражиться и отвечаю: “Девочка, я очень знаменитый гинеколог и дикий профессионал. Если у вас есть какие-нибудь неполадки, сейчас мы все сделаем. И даже перчаток не нужно”. Потом, конечно, все надиктовал...

Будьте здоровы! Чтоб мы  так жили, как мы сидим!

Из записок Губерману на концертах 

* Игорь Миронович, а  правда ли, что после концерта евреям вернут деньги за билеты?  

* На Губермана - без оглядки:

   Раз в год случается.

   И этот вечер, словно б..дки,

   Пусть не кончается!  

* Получал удовольствие от ваших стихов. Оно было бы большим, если б зал отапливался. Рабинович.

* Мне стыдно за вас, представителя Израиля, и за еврейскую молодежь, сидящую в зале, в то время как вы со сцены употребляете названия злачных мест (жопа).

* Не ваш ли это тонкий лирический рассказ, который кончается словами: “Догоню - убью к е..ни матери”?

   Если вы обнаружили ошибку или опечатку, выделите фрагмент текста с ошибкой и нажмите CTRL+Enter

Орфографическая ошибка в тексте:

Отмена Отправить