Шукеев - о том, как развить АПК при моратории на продажу земли частникам

20838

Не так давно Умирзак Шукеев вступил в должность вице-премьера – министра сельского хозяйства

Умирзак Шукеев — вице-премьер – министр сельского хозяйства
Фото: Андрей Лунин
Умирзак Шукеев, вице-премьер – министр сельского хозяйства

Новый руководитель Минсельхоза - человек в АПК не чужой: в свое время возглавлял госхолдинг «КазАгро», курировал отрасль в качестве первого вице-премьера. Своим видением путей дальнейшего развития отрасли он поделился с Forbes Kazakhstan.

F: Эксперты давно называют агросектор одним из потенциальных драйверов экономики Казахстана, однако это так и остаётся перспективой. Более того, три года назад мы выбыли из топ-10 мировых экспортёров зерна, крупные хозяйства банкротятся одно за другим, программа экспорта мяса не достигла целевых показателей. Почему это происходит?

– Сейчас такое время, что всё стремительно меняется – и технологии, и рынки, и сами продукты. А сельское хозяйство у нас продолжает жить большей частью опытом прошлого, инерцией. Даже крупнейшие экспортёры. Особенно ясно я вижу это после работы в корпоративном секторе.

Агросектор должен модернизироваться, в том числе через корпоративное управление и KPI.

F: А у вашего министерства есть KPI?

– Они содержатся в Послании президента – за пять лет повысить производительность труда в 2,5 раза, экспорт и переработку – в 2,5 раза. Есть там и другие задачи, в частности по науке.

Производительность труда в аграрном секторе ниже, чем по экономике в среднем, – по оперативным данным, 1771,3 тыс. тенге за 2017. Причин множество. Так, в растениеводстве многое зависит от семян. Соответственно, они должны стать приоритетом. По статистике, вроде всё нормально – только на 18% посевов применяется товарное зерно, остальное – семена элиты и первой-третьей репродукций. Но когда мы берём конкретное хозяйство (я начал проверять их точечно), выясняется, что чуть ли не половина площадей засеивается товарным зерном. Когда же сеют плохие семена, все дальнейшие затраты бизнеса – на удобрения, транспортировку, хранение и так далее – теряют эффективность.

У нас острый дефицит хороших семян. Семенные хозяйства есть, их более 200. Но у них настолько устаревшие технологии и оборудование, что они при всём желании не могут производить хороший продукт. В итоге семхозы живут не за счёт продажи качественных семян, а за счёт субсидий. Этот сегмент должен стать конкурентным. Все знают, что закон разрешает импорт семян, но не все в курсе, что пункт о наличии их регистрации в госреестре – это рекомендация, а не обязательное условие. В хозяйствах мне признались, что завозят семена контрабандой. Надо открыть рынок – субсидии должны быть и на импортные семена. Поможем семхозам и с обновлением оборудования, технологий.

Ещё одна проблема – отсутствие у хозяйств оборотных средств на покупку хороших семян: все уходит на ГСМ, запчасти и зарплату. Поэтому с этого года мы разработали новый механизм – в нынешнюю посевную обеспечим всех частью семян бесплатно.

F: Государство заплатит за семена для частного бизнеса?

– Мы просто возьмём на себя расходы на начальном этапе, а осенью с урожая хозяйства вернут нам 30–50% их стоимости. На самом деле нужно не так много. Например, у фермера 100 га на пшеницу. Если засеять 4–5 га «элитой», то уже на следующий год это будут семена первой репродукции для 25 га, а ещё через год – семена второй репродукции для 100 га. Понятно, что по разным культурам свои нормы высевов, урожайности, выбраковки, разные почвенно-климатические условия, но все хозяйства в итоге должны быть обеспечены семенами не ниже третьей репродукции, и это реально.

Второй приоритет – техника. 80% техники в агросекторе – старше 17 лет. Если мы хотим иметь нормальную производительность, примерно 6–7%, её надо обновлять ежегодно. Жизнь сельхозтехники – 14–15 лет, потом начинаются потери. Будем удешевлять лизинг. Сегодня это 18%, должно стать не более 10%. Выбор техники будет за сельхозпроизводителем. А то в пос­ледние годы у нас была тенденция на приоритетное субсидирование техники стран ЕАЭС.

F: «Агромашхолдинг» будет сильно разочарован…

– У «Агромашхолдинга» остаётся свой покупатель – небольшие хозяйства, которые не потянут комбайн класса «Джон Дир». И стимул производить более конкурентоспособную технику. Условия субсидирования должны быть одинаковы для всех.

Третий ключевой вопрос производительности – удобрения. Сейчас, по подсчетам, вносится всего 14% от потребностей. Субсидирование увеличим, а регулирование норм внесения уберём. Почвы везде разные, даже в пределах одного хозяйства, как может какой-то институт разработать для всех одну норму?

F: А что с продажами? Экспортная выручка агросектора не первый год снижается.

– Продажи – самая важная составляющая производительности труда. Внутреннее потребление известно и сильно расти не будет. Основной экспортный рынок – на юге, там есть ряд проблем, которые надо решать. Например, на границе Афганистана вагоны застревают из-за отсутствия инфраструктуры перевалки зерна, значит, надо ставить склады и тому подобное. Но главное направление, которое надо активно развивать, это Китай.

F: О Китае как о рынке мы тоже говорим уже лет 10, но больших прорывов пока не случилось.

– Да, в первый раз Казахстан экспортировал зерно в Китай в объёме 13,5 тыс. тонн в 2011. Они считают самообеспечение зерном вопросом нацбезопасности, и пробить стену было очень тяжело. Сейчас поставки туда – примерно 160 тыс. тонн из общего экспорта в 7–8 млн тонн. Ближайшая задача – 1 млн тонн. Проблема в том, что там до сих пор применяется квота на импорт зерна. Я на днях встречался с COFCO, это крупнейшая китайская, уже глобальная компания. Мы с ними отработали дорожную карту на поставку 500 тыс. тонн по квоте, и они сказали, что могут взять ещё сверх квоты. Ведём переговоры еще с одной компанией.

Однако здесь нужна стабильность поставок. А у нас в последние два-три года были практически свёрнуты функции «Продкорпорации» – она занималась лишь администрированием госзапасов и почти не закупала зерно у производителей.

F: Это как раз то, чего в свое время добивались крупные зернотрейдеры.

– Да, считалось, что государственный игрок мешает частным экспортёрам. А оказалось, без него все толкаются в узком экспортном горлышке и мешают друг другу. Перед новым годом в мире цены росли, а у нас упали. Раньше в такой ситуации «Продкорпорация» скупала лишнее зерно и поддерживала цену. Но теперь денег не оказалось, пришлось инициировать постановление правительства и занимать у ГФСС (Государственный фонд социального страхования. – F). Ситуация нормализовалась, крестьяне продают зерно «Продкорпорации» по 42 тыс. тенге за тонну и готовятся к посевной, а мы ждём конъюнктуру.

Умирзак Шукеев
Фото: Андрей Лунин
Умирзак Шукеев

F: Тот шаг вызвал неоднозначную реакцию, депутаты и СМИ забеспокоились, что изымаются деньги, предназначенные для социального страхования малообес­печенных слоев населения.

– Ну начнём с того, что ГФСС накопил 1,5 трлн тенге и размещал их под инструменты с очень маленькой доходностью. А мы взяли деньги на условиях «базовая ставка НБ (9,75%) + 0,5%», такие проценты фонду и не снились. Деньги должны зарабатывать, а не лежать мёртвым грузом. Да и нет в стране других «длинных» средств, кроме как в Нацфонде и ГФСС, с банками знаете, что происходит. Этот заём гарантирован правительством, что может быть надёжнее? Но от меня потребовали ещё и личных гарантий. Я их дал, потому что знаю, что мы продадим это зерно с прибылью.

F: Что с проектом по экспорту мяса, согласно которому к 2016 мы должны были продавать за рубеж 60 тыс. тонн ежегодно?

– Показатели не достигнуты, чему есть ряд объективных и субъективных причин. Во-первых, при идентификации КРС в 2011 недосчитались более 1 млн голов, то есть стадо оказалось на более чем 20% меньше, чем в расчётах. Второе – инструменты господдержки заработали только с 2013, создание законодательной базы и утверждение механизмов субсидирования несколько затянулось. А потом случился диспаритет курса, экспорт в Россию полностью встал.

Были и другие факторы, что скрывать. Неожиданно сильным оказалось противодействие, иногда из-за нехватки квалификации. Некоторые академики говорили, что завозные ангусы в наших условиях не выживут, а скот надо разводить искусственным осеменением. Это притом, что мясное скотоводство – пастбищное, и как осеменатор со своей флягой с жидким азотом будет бродить за стадом и отслеживать готовность коров, совершенно непонятно. Другие предлагали эмбриональное оплодотворение, а это вообще высший пилотаж, лабораторная работа, фактически – суррогатное материнство. Во всем мире в мясном скотоводстве эта технология применяется только на самом высокопродуктивном племенном стаде. В итоге программа была фактически отменена.

Но её подхватил бизнес. Поначалу мы просто уговаривали знакомых из других секторов – банкиров, строителей. Они набили шишек поначалу, но теперь асы. Потом подтянулись другие, и фактически база создана – сейчас у нас более 30 крупных репродукторов и откорм­площадок, свыше 16 тыс. фермерских хозяйств. Мясное животноводство наработало бесценный опыт. С его учётом при содействии этих бизнесменов, международных экспертов мы подготовили новую, более масштабную программу.

F: Чем она отличается от прежней?

– Меняем акцент – с крупных хозяйств-откормщиков на небольшие, как, например, в США, где 750 тыс. семейных ферм образуют основу мясного хозяйства. В Казахстане планируется привлечь в животноводческую отрасль молодых людей, которые должны создать до 100 тыс. семейных ферм. В каждой из них в среднем будет содержаться от 50 до 100 голов скота. Каждую осень фермер будет продавать бычков на откормочную площадку, а тёлок использовать для увеличения собственного поголовья. Откормочник доводит бычков до товарного веса. Мясокомбинат готовит мясо для дальнейшего экспорта. Кстати, в этом году мы планируем увеличить экспорт мяса втрое – с 5 тыс. до 15 тыс. тонн.

В целом животноводство – неотъемлемая часть задачи повышения производительности. Существует такое понятие, как конверсия зерна в белок. Даже когда идет конвертация лишь в яйца, и то цена возрастает в 3 раза. А самый большой потенциал (мы рассмотрели 15 продуктов), конечно, в мясе. Мясное животноводство нам со 180 млн га пастбищ (пятое место в мире) «на роду написано». Cейчас используется лишь 30%, это непозволительное расточительство, притом что наш рынок – Китай – рядом. Аргентина, Бразилия, Австра­лия везут сюда мясо за тысячи километров. Шесть лет назад Китай импортировал 50 тыс. тонн говядины в год, сегодня – 2 млн тонн. При этом в их доктрине нет задачи само­обеспечения говядиной – там нет для этого условий.

F: Однако нас в Китай не очень охотно пускают в отличие от австралийцев.

– Потому что мы так и не решили вопрос ветеринарии. А это самый главный вопрос для экспорта продуктов животноводства. Мы же ещё и децентрализовали контроль, в итоге получили неконтролируемое распространение болезней. Например, в позапрошлом году – нодулярного дерматита, который начался с Африки и через Россию зашёл к нам в западный регион. Приходится вести там сплошную вакцинацию.

Вертикаль по контрольным и надзорным функциям ветеринарии будем восстанавливать. Надо восстановить материально-техническое оснащение, обеспечение вакцинами. Решим с ветеринарией – рынки откроются. Кое-что в Китай уже поставляем – баранину, лошадей, рыбу, мёд. Есть договоренности по говядине, люцерне, ячменю, кукурузе, масличным культурам и рапсовому шроту, документы подпишем в течение года.

Саудовская Аравия и Иран – тоже наши рынки по мясу, экспорт уже пошёл.

F: Почему же при таком потенциале в агросектор слабо идет иностранный инвестор?

– Если говорить о переработке, то они уже здесь. Например, «Данон», «Лакталис» – крупнейшие компании по переработке молока. Но для них нет сырья, поэтому будет отдельная программа по молочному животноводству. Которое, конечно, надо развивать лишь в тех регионах, где подходят климатические условия.

Много инвесторов, которые специализируются на переработке кобыльего молока. Вчера встречался с китайской компанией, которая производит лекарство от диабета из верблюжьего молока, – у них патент, они ставят завод в Туркестане.

Как только у нас появится достаточно сырья, все лидеры переработки будут здесь. Итальянская «Кремонини Групп» уже строит завод рядом с Алматы. Они видят ресурс, идут на опережение. Но ставят условие – вокруг должны быть откормплощадки. Если нам хватит ума правильно использовать свои ресурсы, придут и другие.

F: А в зерноводстве мы не ожидаем иностранных инвесторов?

– Компании приходят – на глубокую переработку зерна, крахмала, протеина. Несколько запускают производство лапши. Им тоже надо помочь решить вопросы с землей, коммуникациями, инфраструктурой.

Умирзак Шукеев
Фото: Андрей Лунин
Умирзак Шукеев

F: Что с нашими обанкротившимися гигантами – «Иволгой», «Казэкспортастык», «АПК-Инвест»?

– Это естественный процесс – раз есть конкуренция, будут и банкротства. У нас же банкротство воспринимается как конец жизни. Это для азиатского менталитета характерно – страх потерять лицо. Ли Куан Ю в свое время учредил специальный приз, который вручался тем, кто обанкротился и потом поднялся – как раз чтобы преодолеть эту психологию.

Но нельзя добивать наши компании, надо помочь. Сейчас там идет санация, заходят инвесторы. Руслан Молдабеков (владелец «Казэкспортастык». – F.) молодец – борется, и правильно делает. Все вопросы по долгам перекрыл, перекредитовался, рефинансировался, тащит новые технологии, в частности собирается применять жидкие удобрения. Технологический процесс выдерживает, посевную не срывает.

F: К нему собиралась заходить китайская компания?

– Нет, там группа Сбербанка. В «Иволгу» тоже сейчас заходит инвестор, ТОО «Олжа Агро». Да, Василий Розинов потерял часть доли, зато сохранил команду и компанию.

Появляются новые игроки, например, «Атамекен Агро» сеет уже на 500 тыс. га. Другое дело, что когда компании укрупняются, надо переходить на корпоративное управление.

F: Поправки в Закон о земле запрещают продажу сельскохозяйственной земли в частную собственность, документ на подписи у президента. Как в таком случае мы собираемся развивать инвестиции и рыночные отношения в АПК?

– Земля – это тоже ресурс, то есть должен быть её рынок, оборот. С другой стороны, есть приоритеты, например консенсус в обществе. Если общество не готово к продаже земли, мы должны искать другие способы включения её в оборот. Есть немало стран, где тоже нет частной собственности на сельхозземли, но рынок есть – Израиль, Китай, Великобритания.

Просто это рынок арендной земли. Мы участвовали в работе комиссии, кое-что отстояли. Есть ограничения в приграничных районах, но в целом нужен свободный оборот. До конца моратория, до 2022, мы должны принять ряд подзаконных актов, чтобы бизнес мог развиваться и в условиях долгосрочной аренды.

F: Будет ли раскрыта информация о крупных арендаторах и их конечных бенефициарах?

– Я за то, чтобы открыть всю информацию. Говорил с Комитетом по управлению земельными ресурсами – секретность идёт просто по инерции. Мы информацию визуализируем, чтобы в режиме реального времени можно было все видеть.

Но самое главное – запустить механизм оборота. Здесь есть воп­рос неэффективно используемых земель, они должны возвращаться в оборот, уходить в другие руки по конкурсу. Все конкурсы должны быть в электронном формате. Да, на этапе возврата неэффективно используемых земель стоит аким, но у него не должно быть субъективного права решать, он должен просто следить за соблюдением правил, процедуры.

F: О госпомощи. Некоторые эксперты утверждают, что отдача от агросектора не превышает сумму направляемых туда субсидий. Аграрники парируют, что в других странах ЕАЭС сельхозпроизводство получает гораздо больше государственных денег, то есть условия неравные.

– Во время переговорного процесса по вступлению Казахстана в ВТО были оговорены очень неплохие условия – «жёлтая корзина», то есть прямые субсидии на уровне 8,5% от валового производства. Это больше, чем у Киргизии, Хорватии, Молдовы и России (5%), столько же, сколько у Китая. На самом деле, несмотря на увеличение объёмов субсидирования в тенге (в 2015 – 180,8 млрд, в 2016 – 220,7 млрд, в 2017 – 260,5 млрд), в среднем это получается не более 5–6% от валовой продукции АПК. И существенно ниже, чем в Беларуси ($1,5 млрд, или 7,5%) и России ($5,3 млрд, или 29,4%, в 2015).

Следует учитывать, что объём субсидий растёт лишь в тенге. В действительности отрасль сильно недофинансирована. Если поставленный на утрату «Агробизнес-2020» давал поддержку в 1,5 трлн тенге в год, то «Агробизнес-2025» – всего 1 трлн. Между ними было две девальвации, то есть, по сути, поддержка агробизнеса уменьшилась вдвое. Сейчас мы с коллегами по правительству над этим работаем. Понимание есть, хотя нам справедливо замечают – тогда повышайте эффективность и производительность. Субсидии, которые прямо не стимулируют это, будем сокращать. Например, погектарные – это бессмысленная раздача денег, поскольку покрывают лишь 1% от затрат на гектар посевной площади и никак не привязаны к урожайности. Или в животноводстве на привесы – их невозможно администрировать, что приводит к припискам. Недавно проверили одно свиноводческое хозяйство – на свиноматку пришлось 36 поросят, что нереально даже для развитых стран. Но мы не снимаем эти деньги с АПК, их получат, но по другим статьям – стимулирующим эффективность.

Что касается конкуренции в рамках ЕАЭС, то никакие союзы не снимают с государства функцию защиты внутреннего рынка.

   Если вы обнаружили ошибку или опечатку, выделите фрагмент текста с ошибкой и нажмите CTRL+Enter

Орфографическая ошибка в тексте:

Отмена Отправить